Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Хотя верхняя часть курильницы прочно ассоциируется с архитектурой, она напоминает и об элементах пейзажа. Будучи вознесены над остальными фигурами, эти купола тонкой работы помогают осуществить переход от изображений людей и животных к абстрактному единству форм, которое тем не менее отсылает к тому, что обычно окружает здания (такие, как сама курильница), – т. е. к садам и деревьям. Получается, что весь объект в целом относится к нескольким областям, и эти множественные отсылки изящно собраны в одну микроархитектурную единицу. Это сводит воедино фигуры речи, относящиеся к главным героям – и особенно героиням – романов, которых как описывают словами из сферы природы (кипарис, цветок), так и сравнивают с изделиями человеческих рук (например, горшками, как упоминалось выше). Учитывая, как внимательно византийский зритель рассматривал украшенные потолки и какой сложной предстает орнаментальность нашей курильницы, общий эффект от ее рассматривания пропадает, если мы обратимся исключительно к расшифровке фигур, их личностей и связанных с ними наставлений. Можно представить, как Макремволит или любой другой автор такого же склада отправляется рассматривать подобный объект.

В конце своих приключений Исминий обращается к нескольким богам и богиням, умоляя их сохранить его повесть от забвения. Но в то же время он объясняет, почему эти божества могут не ответить на его просьбы: Зевс считает его предателем, Посейдон боится насмешек (ведь влюбленные уцелели во время шторма), Гея могла бы пойти ему навстречу, но Посейдон вскоре обрушит на нее очередное землетрясение и т. д. Наконец, Исминий останавливается на Гермесе:

Поэтому, если Зевс не допустит в горние выси повести о наших деяниях, если Посейдон не запечатлеет ее на морских волнах… как на невянущих деревьях и нерушимых камнях, она будет записана палочкой для письма и чернилами Гермеса языком, дышащим риторическим пламенем, и кто-нибудь из потомков перескажет ее и словесно, как бессмертный памятник, воздвигнет золотую статую [Макремволит 1965: ПО].

Доверяя свою историю Гермесу, Исминий не сомневается ни в ее форме, ни в содержании. Блистательность содержания обеспечит риторическое мастерство Гермеса, а совершенство формы – палочка для письма, чернила и сам материал, на котором бог запишет эту повесть, – «камень». (См. подобные упоминания камней и скрижалей как материала для хроники в главе 3.) Далее уточняется, что камень будет «нерушимым». В оригинале речь идет об адаманте, или алмазе. Само слово «адамант» буквально означает «непобедимый». Алмаз встречается, например, в Книге Иезекиля (Иезекиль 3:9), где пророк в столкновении с жестокосердными людьми уподобляется алмазу, поскольку этот камень способен прорезать даже самый твердый материал. Под этим подразумевается твердость духа Иезекиля и его готовность проповедовать даже там, где не получает никакого отклика. Аналогичным образом повесть, вырезанная Гермесом на адаманте, будет сопротивляться ходу времени и козням завистливых, жестокосердных Зевса и Посейдона.

Исминий заходит еще на шаг дальше: такой бессмертной истории нужна аудитория. И потому он представляет себе «кого-нибудь из потомков», который перескажет эту повесть, тем самым создав «как бессмертный памятник… золотую статую». Так адамантовые скрижали превращаются в другой, еще более роскошный материал. В конечном итоге повесть принимает форму статуи, причем бессмертной. Исминий – или, скорее, Макремволит – использует классический маневр византийских агиографий, сводя воедино слушателей и материалы. В жизнеописаниях христианских святых тоже постоянно встречаются наставления продолжить повесть, в идеале – собственной жизнью, испытав на себе влияние святого и его харизмы. Помимо исключительно практической задачи, связанной с продвижением этого святого, подобная стратегия предполагает важность читательского мимесиса, поскольку эти истории передавались от одного реципиента к другому исключительно с помощью пересказа, переписывания и перепредставления.

«Повесть о Дросилле и Харикле»

Если история Роданфы и Досикла начинается с нападения пиратов, и тот же мотив встречается в повести об Исмине и Исминии, то в завязке «Повести о Дросилле и Харикле» автор описывает набег варваров. Жители Барзы, включая обоих главных героев, празднуют Дионисии, но вдруг к городу подступают враги. Никита Евгениан тщательно описывает место действия: Дросилла и Харикл вместе с их согражданами находятся на лугу, где растут кипарисы, лавры, фруктовые деревья, цветы, бьет холодный источник. Однако самым заметным элементом этого пейзажа оказывается фонтан: