Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

И когда я остановилась перед склепом, первым делом стала двигать крепкую, хоть и сильно пострадавшую от времени деревянную лестницу, чтобы поставить ее напротив стены мавзолея. Однако в этот час вокруг не было никого, кто мог бы мне помочь. Было воскресное время обеда. Любой местный осведомитель скажет, что это самое худшее время дня, чтобы отправиться на поиски воспоминаний. Зенит дня в июле на Сицилии все только усугублял. Другие женщины, более мудрые вдовы, чем я, были где-то еще. Они стояли возле плиты, доготавливая обед из баклажанов и только что собранных цукини. Они накрывали на стол и нарезали хлеб. Но я, находясь на Сицилии, не готовила. Поэтому я продолжала медленно двигать громоздкую лестницу, подтягивая по цементу по диагонали сначала одну сторону, а затем другую, до тех пор пока не установила ее напротив стены с именем Саро.

Мои первые шаги всегда были неуверенными. Я посмотрела вниз и увидела несколько расшатанных гвоздей, удерживающих перекладины лестницы на месте. Но я понимала, что дрожу не из-за выпавших гвоздей.

Оказавшись наверху, я увидела на карнизе камень с надписью Зоэлы, сделанной от руки. Я стояла лицом к лицу с фотографией на надгробии Саро, рядом с такой же, на которой был изображен его отец. Выражение лица его отца, застывшего в вечной позе, напомнило мне об одном из приездов в тот год, когда семья воссоединилась.

Отец Саро тогда только что вернулся с работы в полях и вручил мне большую связку чеснока, подарок. «Puoi fare una foto. – Ты можешь сфотографировать». Ему нравилось, когда я фотографировала его или плоды его тяжелого труда. Поэтому мы встали посередине Виа Грамши, прямо на брусчатку. Афроамериканская невестка, городская и образованная, фотографировала своего выращивающего чеснок свекра, мужчину, который зашивал деньги в пояс своих штанов, чтобы чувствовать их прикосновение к своей коже, когда он трудился в поле. На этой фотографии он сжимает кухонный нож в обветренной, пораженной артритом руке, приставив его к центру нити с чесноком. Словно он может разделить ее на две или оставить целой. Выбор полностью зависит от него.

Мы держали эту фотографию в рамке дома в Лос-Анджелесе. За несколько недель до того, как Саро ушел, он попросил, чтобы я принесла фотографию вниз и поставила ее на стол в фойе. Говорят, когда кто-то близок к смерти, он начинает говорить об умерших любимых людях, звать их, даже просить увидеться с ними. Тогда я этого не знала, но сейчас это было все, о чем я могла думать, когда увидела фотографию его отца.

Я прошептала любовное послание камню, который нашла, и положила его на выступ. Это был ничем не примечательный камень, просто плоский и серый. Хотя на острове можно найти камни из древней желтой и черной лавы и красного агата, камни серого цвета, как я слышала, считаются жемчужинами Сицилии. Наконец я спустилась вниз на землю, чувствуя, что пора возвращаться домой на обед. Я была уверена, что Зоэла уже проснулась. Нонна будет без конца в ожидании высовывать голову на улицу, чтобы увидеть, как я поднимаюсь вверх к ее дому, и успеть бросить пасту в кипящую воду.

Я отошла от стены мавзолея, закрыла глаза и развернулась, чтобы начать обратный путь домой. Я не попыталась вернуть лестницу на место. Оставить ее так значило оставить знак, говорящий, что кто-то приходил сюда повидаться с мертвыми.

На следующее утро я обнаружила Нонну, Эмануэлу, Бенедетту и Крочетту сидящими вокруг кухонного стола, они говорили полушепотом, приглушенно, на сицилийском. Их лица выглядели удрученно. Нонна использовала рекламную листовку из утреннего письма в качестве веера. Умерла семнадцатилетняя жительница Алиминусы.

Судя по тому, что мне удалось услышать, болезнь пришла к девочке внезапно в середине зимы. Врачам в соседнем Чефалу было очевидно, что этот случай находится за пределами их компетенции. Ее немедленно транспортировали в Рим, где ее родители прожили прямо возле больницы последующие шесть месяцев. Монахини из соседней церкви кормили их из столовой при монастыре. Доктора со всего мира приезжали к девочке, поскольку в итоге оказалось, что она – одна из тринадцати людей в мире, у которых были похожие симптомы; редкая, странная, загадочная хворь, не имеющая названия.

На протяжении месяцев священник обновлял данные о ней каждую неделю на воскресной службе, прося помолиться за нее и ее семью. Теперь пришло известие о том, что она совершила свой переход. Над городом нависла тень. Каждый привязался к ней, «такой молодой». Взрослые мужчины плакали, не скрываясь, при упоминании ее имени. Повсеместно, у табачных и газетных прилавков, в баре, на площади, в переполненных документами комнатах местного управления, ее смерть стала единственной темой для разговоров в городе. Трагедия, казалось, усугублялась таинственной природой случившегося, невозможностью даже назвать смертоносную болезнь.

– Ее семья, бедная мать, она никогда не оставляла свою дочь, – сказала Бенедетта.

– Боль от незнания, – произнесла Эмануэла.