Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Рядом с ним стояла мать Саро, Крос, в юбке и цветочной блузе. Она сжимала маленькую черную сумочку, которая выглядела редко используемой. Отцепившись от своего мужа, она направилась прямиком к Саро. Она светилась при виде своего сына от радости, нахлынувшей с возможностью снова обнять его. На ее лице было также и облегчение. Позже я узнала, что это именно она изменила ход событий и организовала встречу. Она проснулась этим утром, в наш последний день на Сицилии, надела свою лучшую воскресную одежду, приготовила своему мужу кофе и заявила, что собирается в поездку, на побережье к сыну ее отвезет на машине ее сестра. Она указала на тарелку с пастой, остывшей до комнатной температуры, и сказала Джузеппе, что он может остаться или может поехать, а она сделала свой выбор. Она не сможет спокойно прожить и дня, если ее сын сядет на самолет, направляющийся обратно в Америку, так и не увидев ее, и если она так и не увидит женщину, с которой ее сын выбрал жить до конца своих дней.

Когда Крос закончила обнимать сына, она повернулась ко мне. Ее лицо озарилось ласковой, в оба ряда зубов, улыбкой. Передо мной стояла целеустремленная женщина, у которой была улыбка моего мужа. Она поклонилась и произнесла:

– Grazie.

В тот вечер мы завершали наше пребывание на Сицилии нашим первым семейным ужином в придорожной траттории, примыкающей к руинам греческой Химеры. Она была местом, доступным карману его отца, и находилась достаточно далеко от их родного города, чтобы не создавать дальнейших сплетен. Мы преломили хлеб как хрупкая двухрасовая двуязычная семья Нового и Старого Света.

Я почувствовала, как на меня стремительно нахлынуло облегчение – это наконец случилось. Но также я была чрезмерно насторожена и следила за каждым своим движением. Я стеснялась своего итальянского, своих открытых проявлений чувств к Саро, даже своего выбора одежды: джинсы и топ с открытым животом. Я надела свитер, чтобы прикрыть себя, и провела в нем весь ужин. Никогда не думала, что для меня будет иметь какое-то значение то, что они обо мне подумают. Но это имело.

Саро разговаривал со своими родителями на диалекте – я улавливала лишь отрывки того, о чем они говорили. Периодически он поворачивался ко мне, чтобы перевести. Я держала его за руку под столом и разговаривала с Косимо, сидевшим по другую сторону от меня, о том, сколько у меня братьев и сестер, где живут мои родители, как называются сериалы, в которых я снимаюсь. Когда я не болтала с ним, я наблюдала за двумя маленькими милыми девочками – моими новыми племянницами. Им обеим не исполнилось еще и пяти лет, и с ними я могла разговаривать свободно, не переживая о том, что я использовала неверную форму глагола или артикль мужского рода там, где следовало применить артикль женского.

Передавая хлеб, никто из нас не упоминал прошедшие годы. Не было ни каких-то пышных извинений, ни выражения сожалений о потерянном времени. Мы просто ужинали и двигались вперед, словно только начав наши взаимоотношения с этого момента.

Я ела пасту с местными каперсами и простым томатным соусом, который радовал мое чувство вкуса как ничто другое. Я смаковала капонату с баклажанами и артишоки, обжаренные на гриле, посыпанные сверху листочками свежей мяты. Я выпила эспрессо после ужина по настоянию его отца, несмотря на то что недавно убедилась – бессонница после такого позднего кофе мне гарантирована. Я с готовностью устранила все препятствия, которые могли бы возникнуть между мной и этим пробным сеансом сицилийского сближения. Я даже преодолела свою неприязнь к зерновому алкоголю, сделав глоток грушевой граппы. Мне хотелось, чтобы всем вокруг было легко. Я понимала, что никогда не стану одной из них, но могу быть такой женой, которая поддерживает своего мужа, если он пытается поменять отношения с близкими ему людьми. Это я доказала. И это заставило меня тихо торжествовать, даже быть оптимистичной. Мы сделали это.

Уже в Лос-Анджелесе я вытащила из своего чемодана пирожное. Пирожное из Полицци, которое мы провезли через три континента. Пино сказал нам, что это пирожное – сухое и может храниться в упаковке вне холодильника до десяти дней. Он заверил нас, что, как только оно окажется в Лос-Анджелесе, в руках Винсента, он поймет, что с ним делать. Что-то о том, что его нужно полить ликером или что оно похоже на рождественское панфорте или на американский фруктовый пирог, – ничего из этого я не пробовала и не особо стремилась. Поэтому Саро стал хранителем пирожного, поскольку я хотела уклониться от излишних трудностей во время посадки на поезд в Фесе. Я запихнула его в самый дальний угол шкафа нашего гостиничного номера в Марракеше. В моем представлении, шансов попасть на земли Соединенных Штатов у этого пирожного просто не было. Равно как и шансов на то, что знаменитый Винсент Скьявелли когда-нибудь решит съесть десерт, предложенный ему абсолютно незнакомыми людьми.

Мы только-только успели пройти таможенный контроль после посадки в Лос-Анджелесе, как Саро спросил меня:

– Так как ты собираешься связаться с Винсентом?