Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Но моя тревога была сильнее моих размышлений о природе. Она переросла в бесформенную амебу, присосавшись ко всем возможным сценариям Судного дня – от затонувшей лодки до Зоэлы, которую начнет тошнить от морской болезни, я потеряю сознание из-за жары или мою кредитку «Американ Экспресс», и мне придется мыть посуду в местном ресторане, чтобы оплатить обратные билеты на паром, идущий в Чефалу. Внезапно мне захотелось вернуться обратно на землю, обратно в Алиминусу, в безопасный дом Нонны. И тут меня осенило: пришло осознание того, кем могла быть эта овдовевшая я. Я была либо наивной, либо своенравной, а то и все вместе взятое. Чем я вообще была одержима, делая такое? Мне уже было не двадцать лет, у меня не было партнера, на которого я могла положиться. И я взяла с собой в длительное путешествие без дополнительной компании взрослых маленького ребенка. Не было свободной пары рук. Я внезапно сильно забеспокоилась, что мы находились очень далеко от кухни Нонны и от общества. Мы были окружены людьми, которые нас не знали, и находились в таком месте, где инстинктивно не чувствовали себя защищенными. Где благополучие Зоэлы зависело не только лишь от меня. Если что-нибудь случится – болезнь, несчастный случай, потеря документов, – в Алиминусе в моем распоряжении был город, чтобы оказать помощь. И там у меня определенно была возможность развлечь Зоэлу время от времени, побаловать ее мороженым, если она вдруг впадала в уныние, и даже понести ее на руках, если она устанет. Я сделала огромный рискованный шаг и запаниковала, едва мои ноги оторвались от твердой поверхности. Запаниковала так сильно, что подняла голову Зоэлы со своих коленей, залезла в сумку и выпила ативан.

Немецкие и французские семьи сидели вокруг нас в лодке вместе с молодыми итальянскими парочками, желающими посильнее загореть, лежа на черном вулканическом песке. Мы с Зоэлой находились среди кучки американцев, по большей части подростков-старшеклассников с засаленными волосами и в мятых шортах, которые они достали из рюкзаков, чтобы путешествовать по Европе. Мы были единственными цветными людьми.

В открытом море, в лодке, полной незнакомцев, я стала предельно внимательной к тому, насколько беззащитны мы с Зоэлой, – к несовершенству структуры нашей жизни и невозможности справиться с любой дополнительной трудностью. Я посильнее прижала ее к себе и мысленно отправила молитву к небесам.

Первое, что я заметила, когда мы добрались до Стромболи, – порт. Его сильно отстроили по сравнению с тем, что я видела двадцать лет назад. А следующим я увидела Рокко, мою однодневную интрижку, только постаревшую на два десятилетия. Его было несложно пропустить. Он расположился около портового бара. И все его признаки были на месте – «Веспа», та же фигура, то же лицо, только все немного изношенное. Я глупо хихикнула. Саро, ты издеваешься надо мной с небес.

Увидеть в порту Рокко, приветствующего туристов, было словно посмотреть в зазеркалье, на нахальную параллельную вселенную. И в этой вселенной двадцатиоднолетняя я сделала другой выбор. Я выбрала Рокко, свой однодневный роман, и эта полуночная возня на черном песке пляжа превратилась в жизнь, где я разносила туристам пиво в летний сезон и гладила его белье в межсезонье. Рокко был трехмерной, бронзовой от солнца, предостерегающей сказкой. Подходящей под любое романтическое клише: милые девочки, всегда влюбляющиеся в недоступных плохих парней; итальянские жиголо, выслеживающие, словно на охоте, американских студенток, – мы были и тем и другим. Только он определенно там и остался. Один взгляд на него – и я крепче обняла Зоэлу.

Я хотела предупредить ее, что мужчины, сидящие на «Веспах», – словно мороженое, которое выглядит фисташковым, а на вкус – как анчоусы. Но я решила, что это разговор для другого раза, далеко в будущем.

Вместо этого я удивилась чувству, которое заползло в меня едва различимым, неуловимым ощущением несправедливости. Как так вышло, что этот мужчина все еще был здесь спустя двадцать лет? Вся жизнь прошла для меня с захватывающей дух любовью, браком, ребенком и смертью. Так много кардинальных перемен. А он все еще стоял здесь, такой же неподвижный и постоянный, как вулкан позади него. Я почувствовала укол смутного негодования в животе, глядя на Рокко. Он был больным местом, наглядной разграничительной линией моей жизни до появления Саро и моей жизни после. Его присутствие еще больше подчеркивало отсутствие Саро.

Я глубоко вздохнула, постаравшись расслабиться и отнестись к этому проще. Ладно, Вселенная, я поняла. Ты очень изобретательна.