Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

– Я думаю, мы можем даже увидеть то место, куда на самом деле упало тело Икара.

Если я не могу обмануть восьмилетку, тогда кто-нибудь должен отменить действие моей карты Гильдии киноактеров. Я бы даже нашла яму в земле и указала на нее, если бы это потребовалось. Мне лишь нужно было удерживать ее внимание достаточно долго, чтобы мы добрались до храма Геры и прикоснулись к колоннам. Это все, чего я хотела. Ну еще, может быть, сделать несколько фотографий. И если мне повезет, я бы про себя произнесла молитву, адресованную водам, которые видят земли Северной Африки.

Молитва на побережье была одной из тех вещей, которые я переняла за двадцать лет супружества моей матери и ее третьего мужа, Абе, старшего сына в мусульманской семье из Сенегала, который вырос в Дакаре и учился в Сорбонне. Он познакомил меня с традицией произнесения молитвы на любом берегу, который посещал. Он непреложно соблюдал эту традицию. Приезжая в Лос-Анджелес, он отправлялся в Санта-Монику, чтобы почтить своих предков и умерших, предлагая водам молитву. Даже если эта традиция являлась побочным эффектом его веры, культуры или личных стремлений, я бы не стала над ней шутить. На самом деле это не имело значения. Мне нравились сама идея и дух этой традиции. Во время болезни Саро она успокаивала меня, когда я покидала кабинет онколога в Санта-Монике на время его курсов химиотерапии и ехала две мили на запад, чтобы излить свои тревожные молитвы в океан. За два года после его смерти молитвы на морском побережье стали одним из моих ритуалов. И в этот день в Агридженто я надеялась прочесть молитву, которая сможет достичь берегов Северной Африки, которые мы с Саро однажды посетили. Это была нелогичная, но идущая от сердца идея, что если мое горе коснется всех мест, где побывала моя любовь, каким-то образом это поможет мне исцелиться.

– Франка, Косимо, – обратилась я назад к ним, когда мы с Зоэлой начали взбираться наверх к руинам. – Не спешите. Мы с Зоэлой пойдем вперед. Можем встретиться с вами через час на этом месте.

Они пытались понять, нужен ли на пыльной гравийной парковке возле археологических раскопок, на которой не было служащих, парковочный талон на автомобиль.

Я ушла, не дожидаясь ответа.

Следующие полчаса мы с Зоэлой бродили среди колонн храма Геры. Мы трогали пятисотлетние оливковые деревья. Обошли по кругу инсталляцию с упавшим Икаром. Какой-то художник установил бронзовый торс, огромный, словно пикап, однобокий и упавший, прямо на земле. И где-то между упавшим Икаром и Герой я начала ощущать эту дуальность, присутствие которой в моей скорби постепенно становилось привычным. Часть меня была в восторге от повторного посещения места, куда я приезжала много лет назад, а другая часть внезапно захотела броситься в море. Горе подступало так часто и незаметно: оставляло меня в борьбе с двумя противоречивыми чувствами одновременно. В этот момент я чувствовала себя словно еще один персонаж из греческой мифологии, Сизиф, бесконечно толкающий свой камень в гору. Моим камнем была утрата. А жизнь после утраты могла быть повторяющимся циклом поднимания тяжестей, их толкания и попыток поднять их выше, даже когда наслаждаешься видом моря.

И пока мы с Зоэлой бродили по археологическим раскопкам, этот внутренний допрос стал глубже и темнее. Может, мы с Саро были слишком амбициозны в нашей любви? Может, мы подлетели слишком близко к солнцу? Был ли рак каким-то космическим испытанием, посланным на нас богами? Хаотичность жизни не имела никакого смысла, давая и забирая в равных пропорциях. И хотя я знала, что у нас был великолепный брак, замечательная и динамичная любовь, я все равно хотела больше и чувствовала себя преданной. Преданной в дружбе, в любви на всю жизнь, в радости кого-то из тех, кто знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, что нахождение возле храма богини бракосочетания сделает меня немного сумасшедшей.

Затем мне показалось, что кто-то включил блендер, и вся моя тьма начала вращаться на бешеной скорости. Я почувствовала ревность ко всем парочкам вокруг, у которых был отпуск, в их шортах и солнечных очках, отмечающим праздник новой или уже существующей любви. Я завидовала Косимо и Франке, которые все еще были друг у друга. Я завидовала всем женщинам, у которых еще были супруги, пусть даже у них был несчастливый брак, поскольку у них был кто-то, кто мог им помочь, а у их детей были отцы. Я приехала на юг Сицилии только для того, чтобы разозлиться на Саро за то, что он умер. Я ехала четыре часа на автомобиле, чтобы найти здесь чувство, такое же древнее, как и само время: гнев. Здесь, в Агридженто, я молча злилась на Саро за то, что он мертв и оставил меня в одиночестве двигаться сквозь болото воспоминаний, вопросов, – женщину средних лет, отчаянно желающую стоять среди уцелевших руин в надежде снова найти себя. И я стояла у ворот древнего храма, пытаясь восстановить части своей души.