Вкус Парижа [Литрес]

– Ваши отпечатки, доктор, мы берём, только чтобы нам было легче разобраться. Вы ведь дотрагивались до этих ключей, например.

Валюбер отвечал достаточно любезно и терпеливо, но так, словно хотел убедить нас в том, что, кроме моей жены, убить Люпона было просто некому.

После его ухода Елена подошла ко мне, прижалась, крепко обхватив меня за шею:

– Саш, прости. Столько неприятностей из-за меня…

Я должен был почувствовать, как ей страшно, как одиноко, как нужна моя поддержка, да я и почувствовал, но был слишком взбешён, чтобы утешать её. В голове неистово крутился водоворот из всего услышанного, в нём тонули мои надежды доказать её невиновность. Именно это казалось мне самым важным, а вовсе не её настроения.

Я раздражённо ответил:

– Неприятности в основном не из-за тебя, а из-за того, что Люпона застрелили.

– Да, но всё равно получилось ужасно. Он такой оказался отвратительный тип! – она разомкнула оставшееся безответным объятие. – Я, конечно, не радуюсь его смерти, но мне его совсем не жалко. – Отступила на шаг: – Ты ведь не подозреваешь меня?

– Елена, это недостойный нас вопрос. Ты взрослая женщина, ты моя жена. Разумеется, я не подозреваю тебя в убийстве. Но да, если ты хочешь, чтобы я ответил откровенно – я думаю, что твой образ жизни в Париже был легкомысленным.

Её плечи поникли, словно из неё выпустили воздух. Она отвернулась и ушла в спальню. Мне бы догнать её, сказать, что люблю её, а ещё лучше – заняться с ней любовью. Но мне было не до её капризов. У меня самого настроение было хуже некуда, и я видел лишь один способ всё поправить – найти убийцу Люпона. Я заперся в кабинете с кипой газет и принялся искать в журналистских репортажах какую-нибудь зацепку для расследования. Почему я был так чёрств? Винил её? Ревновал? Осуждал? Неосознанно мстил ей за собственный страх и собственную беспомощность? А может, просто когда любимый человек беззащитен, слаб и нуждается в нашей любви и ласке, мы начинаем выделять их скупее?

Как бы то ни было, вместо того чтобы примириться с женой, я прочитал интервью с телефонной барышней, описавшей, как 27 мая в одиннадцать двадцать пять вечера женский голос из ресторана «Ля Тур д’Аржан» попросил соединить её с частным номером в Рамбуйе. После соединения барышня намеревалась отключиться соответственно правилам, но успела услышать, как звонившая, задыхаясь, воскликнула: «Марго, Ив-Рене ранен!» Это так заинтриговало телефонистку, что она замерла с трубкой в руке и невольно прослушала всю беседу. По её словам, обе абонентки были сильно потрясены. Звонившая сообщила Марго, что уже вызвали скорую помощь и жертву повезут в Отель-Дьё. Марго ужасалась, ахала, растерянно и потрясённо переспрашивала, под конец сказала, что перезвонит в госпиталь, и отсоединилась. Разговор продолжался три минуты.

Мои дедуктивные занятия прервало появление Елены. Пока я ковырялся в газетах, она успела из домашнего, родного и привычного воробышка перевоплотиться в свою светскую ипостась, которую, если честно, я не любил, а может, даже побаивался. В матросской блузе и короткой плиссированной юбке она выглядела неотличимой от прочих бабочек Парижа. Тонкие нити бровей разлетелись до висков, на губах возникло тёмно-вишнёвое сердечко. На родном лице это сердечко выглядело святотатственной профанацией, как если бы дешёвой помадой размалевали улыбку Джоконды.

– Я поеду в «Китеж», там обещали выставить мои модели.

– Ты уверена, что это сейчас самое важное?

– Может, и нет, но я стараюсь держаться за что-то, что важно мне.

– За фетровые шляпки? Это важно?

– А что, по-твоему, важно? Забиться в щель и бессмысленно трястись от страха?

– Не знаю. Семья, дом. У нас давно уже варит и убирает одна Антонина Михайловна. Ты целыми днями порхаешь по Парижу рекламным манекеном.

– Я стараюсь пробиться, начать карьеру, продвинуть свои дизайны…

Тут у меня непроизвольно дёрнулся угол рта. Она это заметила, упрямо повторила:

– Да, дизайны! Для меня мои шляпки – моё творчество! И мне необходимо найти заказчиков. Почему ты вдруг противишься этому? В Тегеране я тоже делала головные уборы и продавала их в своей лавке, и ты всегда поддерживал меня и радовался моим успехам.

– В Тегеране лавка была нашей, для нас, после нас, после семьи. Твоё сердце было дома. Я возвращался с работы, меня встречал твой весёлый голос. Я был счастлив!

– Знаешь, сейчас мне трудновато порхать по дому с весёлым голосом. Даже ради твоего счастья!

Может, она надеялась, что я остановлю её, но я уже подустал от этих споров, в которых я всё время оказывался обидчиком, поэтому с деланной бодростью ответил:

– Отлично, поезжай.

Входная дверь захлопнулась с гулким грохотом. Ничего отличного не было. Наши отношения неслись на скалы со скоростью плохой вести. Елена изменилась. Успех, мир парижской моды, светская жизнь – вот что стало главным в её жизни. Всё то, что втянуло её в скандальное убийство.