Вкус Парижа [Литрес]

– Так с какой стати вы решили, что это моя жена? Даже если это правда, то всё равно это была не Елена. Половина женщин Парижа по вечерам носит чёрное.

Он покачал головой:

– Простите, доктор, но это была она.

– Инспектор, это всё сплошные выдумки!

Я ожидал, что Валюбер потребует доказательств или оборвёт лжеца, но вместо этого он записывал всю эту ахинею и даже кивал головой.

Я напомнил:

– Только вчера месье Додиньи утверждал, что Люпона убил кто-то из его коллег, – повернулся к Додиньи: – Утверждал или нет, признайтесь?! Несмотря на то что вы знали, что никто из них не убивал его, а?!

Он ещё больше съёжился, ещё глубже вдавился в подушки и, комкая край больничного одеяла, просипел:

– Только чтобы разоблачить их.

– Какая же вы сволочь, Додиньи! Не вышло с антикварами, напали на мою жену?

Это его задело:

– Знаете что?! – он судорожно отбросил одеяло. – Вы, доктор, сами многое скрываете. Инспектор, спросите доктора, каким образом он узнал о моей записке?

– О какой записке, месье Додиньи?

– О той, которую я послал Пер-Лашезу! В первую же нашу встречу доктор процитировал мне её, а когда я начал писать, он узнал мой почерк. Как? Где он её видел?

– Что скажете? – повернулся ко мне котелок Валюбера.

Я молчал.

Инспектор догадался:

– Выходит, до того как отдать мне ключи, вы попробовали, не подходят ли они к ателье Люпона?

– Я побывал там той ночью… и да, видел там записку.

– Ну что я говорил? – Додиньи указал на меня трясущимся пальцем. – А зачем он помчался туда? Потому что знал, что убийца – его жена!

– Это многое проясняет и касательно вчерашнего отравления, – многозначительно заявил инспектор.

Новая волна адреналина едва не сбила меня с ног. Я собрался с мыслями:

– Я ни до чего там даже не дотронулся, бокалы и окурки остались как были. Это доказывает, что я был уверен, что Элен там не было.

Был ли я уверен? Может, просто не смог унизиться до такого недоверия к Елене, чтобы уничтожить возможные улики. А теперь с ужасом осознавал, что каждая моя попытка оправдать жену только сгущала подозрения на её счёт.

Сквозь грохочущий в ушах пульс донёсся голос Додиньи:

– Я говорю чистую правду. Мадам Ворони́н оступилась, упала…

Я вспомнил колено и похолодел. Валюбер, видимо, вспомнил о нём же:

– Как именно она упала?

Додиньи помигал:

– Эээ… не помню. Споткнулась и упала. Она была вся в чёрном, я плохо видел её сквозь кроны деревьев. Но я знаю, что это была она, потому что от боли она выругалась по-русски.

Он лгал. Я знал, что Елена не ругается. Но пусть врёт. Пусть заврётся, это позволит мне разоблачить его:

– Что именно она сказала?

Он закрыл глаза рукой, покачался, как еврей на молитве:

– Не могу вспомнить, я русского не знаю, но если бы я услышал это слово, я бы сразу узнал. Это точно было по-русски. Я прекрасно это услышал.

Валюбер аккуратно записывал за ним:

– А почему вы решили, что это было ругательство?

– Такой, знаете, злобный короткий выкрик. На просьбу о помощи это точно не походило.

Неужели инспектор верит ему?

– Я только вчера спас вашу жизнь, Додиньи! Поимейте совесть. Инспектор, это напраслина. Моя жена не могла выругаться!

– А выстрелить в Люпона могла?

– И выстрелить не могла, – сказал я устало, – но это и так очевидно.

Валюбер снял очки, потёр мешки под глазами:

– Не так уж очевидно, учитывая все ваши действия. Месье Додиньи, попробуйте вспомнить ругательство.

Негодяй почесал макушку. Видно, боялся попасть впросак.

– Не помню. Почему-то вспоминается что-то вроде сadavre fou.

Я переспросил:

– Сadavre fou? Безумный труп? Что за чушь? Нет никакого русского ругательства, которое звучало бы даже отдалённо похоже на это! «Кадавр фу» абсолютно ничего не значит по-русски!

Лжец отчаянно хрустел пальцами:

– Может, что-то другое. Но почему-то у меня в голове осталось впечатление, нет, не впечатление, а скорее образ сумасшедшего мертвеца. Я точно помню, что сам потом недоумевал. – И опять как припев: – Но это точно было русское ругательство.

Я скрестил руки на груди:

– По-моему, совершенно ясно, что месье Додиньи принимает свои взбалмошные фантазии за действительность. Или просто нагло лжёт, лишь бы избежать наказания.

Додиньи обиделся:

– Уж будьте уверены, если бы я лгал, у меня бы хватило соображения разузнать подходящее выражение! В том-то и дело, что я ничего не придумываю! Я точно помню, что мадам Ворони́н упала на бегу, выругалась от боли, поднялась и побежала дальше. Я только не могу вспомнить, что именно она сказала. Меня самого это сводит с ума!

Я довольно грубо заметил, что свести его с ума особых усилий не требует, но Валюбер слушал его всё внимательнее:

– Попробуйте вспомнить, как именно она упала?

– Споткнулась и упала на четвереньки.

– Она могла при этом пораниться, ушибиться?

– Ну да, конечно, она же прямо на булыжники упала, – неуверенно промямлил подследственный.

– А к тому моменту сколько времени прошло с тех пор, как вы впервые увидели Люпона?

– Не знаю. Минут десять-пятнадцать. Мне трудно оценить, я был слишком взволнован.

– Вы спустились к раненому?

– Нет, что вы! Приближался какой-то автомобиль, я убежал оттуда.