Вкус жизни

– Уверяю тебя: если это и примитивизм, то примитивизм гениальный! – отрезала Анна Константиновна. – При чем здесь Малевич? Он – художник, а вот некоторые вроде… некоторые «за щетинкой не видят лица» и души человека… Художники, знаешь ли, бывают философы и виртуозы…

Наверное, практикантке трудно было говорить с такой упрямой и бестолковой ученицей, нахватавшейся азов, да еще и пытающейся спорить со специалистом. Я ей искренне сочувствовала, но не отступала. Мне хотелось понять! И она не отмахивалась от меня, как от назойливой мухи. «Может, я напоминаю ей себя в ее недалеком детстве?» – искала я объяснение ее терпению и оправдание себе.

– Еще раз повторяю: талантливый художник открыт, как ребенок, и именно поэтому он открывает мир, а аналитический ум он использует позже, когда думает, куда идти дальше. Малевич думал, думал и уперся в стену. Он разрушил божественные формы, а дальше видит – нет ничего. Дальше пустота, ничто, черный провал. В этом и состоит его гениальное открытие. Черный квадрат – это страшный образ бездны. Она ничто и в то же время способна вместить абсолютно все. Эта картина – символ, она обладает странной энергетикой. Она – стон! Она – вопль! Теперь каждый зритель по-своему на нее молится. Малевич сказал своим критикам-современникам: «Вы будете стариками, когда я буду понят».

– Ну, это уже мистика, экзистенциализм, философия. Мы это по истории недавно проходили. Тут открывается широкий простор для фантазии каждого индивида – что хочу, то и ворочу. Получается, что Малевич шел, шел, и все-таки пришел к мысли, что не надо уродовать красоту – это тупик в искусстве. Ведь именно к этому выводу он пришел, да?.. Нет, я не критикую Малевича. Он, наверное, талантливый и, может быть, даже гениальный уже потому, что дошел до этой простой истины. Ведь элементарные истины – аксиомы – невозможно доказать, их можно только осознать. Нам про это на уроках геометрии говорили.

Его идея черного квадрата – просто гениальна! Но искусства эта идея касается, как я понимаю, только одной своей гранью, в ней больше философии. Неудовлетворенный своей манерой письма, Малевич, наверное, искал еще что-то новое, особенное или пытался расширить то, что создавали его современники, собратья по кисти. Он преуспел в этом или «закрылся» черным квадратом? А его красный квадрат – это кровь и слезы? Был бы оранжевый, я бы подумала, что он изобразил солнце в окне, радость, надежду на счастье. Но для великого художника это было бы слишком примитивно. Наверное, эта картина не имела бы уже такого оглушительного успеха.

Не знаю почему, но Малевич представляется мне каким-то тоскливым, разочарованным художником. Его «Черный квадрат» и «Черный человек» Есенина перекликаются в моем сознании, вызывая близкие ассоциации. Как сказал мой сосед-алкаш, который некстати подвернулся мне во время чтения этого произведения на завалинке моей хаты: «Правда – жестокая вещь. Когда слышу ее – напиться хочется». Мой сосед – «философ», наверное, потому и пьет. А может, он пьет, потому что не вредный, а какой-то трогательно наивный, беззащитный, совсем как ребенок. Понимаю, мое сравнение недопустимо глупое. Но оно так и напрашивается на мой беспокойный язык… А Есенина я не только понимаю и люблю, но и чувствую. Только вы про это никому не говорите. Не знаю, как в городе, но у нас он до сих пор запрещенный.

Практикантка неопределенно повела плечами, но взглядом успокоила меня.

– Я знаю, что мир многообразен, и нельзя отказываться ни от каких способов и путей его познания, но я против разрушения божественной красоты и гармонии. Еще в первом классе, гуляя по осеннему парку и рассматривая яркие кленовые листья, я сообразила, что как ни изощряйся, лучше, чем создала Природа, ничего не придумаешь: ни новых форм, ни линий, ни новых оттенков цвета. Помню, меня тогда поразила эта моя мысль... Надо уметь талантливо использовать уже данное свыше. И некоторые художники делают это гениально… Им бы еще гениальный замысел…

Я часто слышала фразу: «Художник так видит», но не понимала ее. И вот как-то посещала я выставку – благо к родственникам в город за продуктами мы ездим регулярно – и вижу: на одной картине изображены два грациозных, но странных силуэта. И вдруг поняла, откуда у художника такая особенная манера изображения человеческих тел. Он на самом деле видел их такими! И я тоже увидела, но не как художник, а с точки зрения изучения оптических явлений.

Было серое утро. Я стояла в начале длинного, как чулок, школьного коридора спиной к одному окну, а ученики шли к другому, к тому, что в конце коридора. Их фигуры выглядели составленными, как мне казалось, из неестественно вытянутых треугольников и трапеций. Они были какие-то схематичные, нечеткие и будто неживые – хотя перемещались – похожие на изящных инопланетян, сошедших с картин художника-фантаста в своеобразном преломлении его мысли. То были люди-тени.