Вкус жизни

– Новодворская по-своему честная женщина. Если не удалась личная жизнь, так зачем ей в нос этим бестактно тыкать? – недовольно забурчала Лиля.

– Ха! И ты перекочевала в ряды поклонников этой фанатички? Может, тебя это и не волнует, а меня беспокоит. Никогда не поздно одуматься… Скажите на милость! Взялась меня этикету учить? – вздернула свои высокие тонкие дугообразные брови Инна. – …А некоторые, как сухое дерьмо, всплыли на волнах перестройки… – не утерпела, чтобы не съязвить, Инна.

– Ты это на кого намекаешь? – завелась Рита.

– Для непонятливых дважды обедню не служат, – отрезала Инна.

Лена опять ушла мыслями в далекое прошлое.

– …Потом начался крестный ход России к Богу, – саркастически усмехнувшись, вставила Инна. – А причина кроется сама знаешь в чем. Когда мы жаждем помощи свыше? Прими правду такой, какая она есть.

Словно не замечая шпилек Инны, теперь Галя с маниакальной настойчивостью продолжила гнуть свою линию.

– Мы надеялись, выучившись, изменить мир к лучшему. У нас у всех было одинаковое образование, одинаковые интересы. Нас волновало, что мы будем стоить как специалисты, как творческие личности. Мы были «одной группы крови». Наши мечты и стремления уравновешивались честным трудом. И в созданных нами семьях мы искали то, чего нам не хватало в детстве: любви, нежности, надежности, понимания. Семьи были нашей линией обороны… Ушло наше время…

Алла, по обыкновению, будто вскользь обронила:

– Золотые слова! И это всё?

– Не зарекайся, – шутливо и неоднозначно отреагировала на Галину последнюю фразу Лиля.

Галя заговорила как бы в продолжение темы, но совсем о другом:

– …И вдруг… помню, дети мои еще были школьниками, когда, как по голове молотком, меня стукнули «Дети Арбата», «Белые одежды», потрясла книга «Ночевала тучка золотая». А вслед «Раковый корпус» Солженицына сразил наповал. И в этих книгах была совсем иная, пугающая интонация. Они заронили незнакомое доселе чувство беспокойства, неуверенности, недосказанности. Описанные события казались слишком страшными, чтобы быть реально происходившими.

И я, наверное, впервые за многие годы задумалась над ранее не касавшимися меня вопросами: «Как угадать ход времени? Что в нем самое главное? Почему у нас отсутствует презумпция невиновности? Мы забиваем последние гвозди в крышку своего гроба? Разве мир так мрачен? Может, не я одна растрачивала себя на неверие и страх, размышляя, правильно ли живут мои дети? Разве мало поводов для оптимизма в нашей жизни?..» Боишься, а все равно веришь в лучшее.

– Отставание было во всем, но руководство не хотело признавать этого. А мы продолжали хорошо работать, боялись опозориться, подвести. Нас еще не очень пугали очереди в магазинах, но на кухнях мы уже начинали выражать свое недовольство. В мешанине забот с чисто женской покорностью мы терпели нехватку самых необходимых в быту вещей, потому что еще верили в преодоление страной любых трудностей и спокойно образовывали друг друга «Лолитой» Набокова, – прервала Галю Лера.

Лена вдруг вспомнила грустную унизительную историю с попыткой купить сыну зимние ботинки киевского производства, считавшиеся тогда достаточно приличными. Она, пробегая мимо магазинов, часто видела «побоища», но никогда не участвовала в них, обходясь недефицитными вещами, а тут решила рискнуть, чтобы порадовать сына нетривиальной обновкой.

Магазин кишел покупателями. Люди в очереди, галдя от нетерпения, буквально лежали друг на друге. Из-за притока все новых и новых покупателей в тесном помещении нечем было дышать. Толпа беспорядочно колыхалась и стонала, но люди в ней крепко держались друг за друга, временами удостоверяя свою принадлежность к данному месту номером на руке. Импровизированная очередь то сжималась, то расправлялась, тяжело дыша, как огромное неведомое существо. Не в меру ретивая бабуся попробовала протиснуться без очереди. Над толпой раздался мужской голос, несколько разрядивший обстановку: «Куда спешишь, как голая в баню?»

Но вдруг кто-то истошно крикнул, что осталось всего пятьдесят пар. Толпу понесло по узкому коридору к прилавку. Мощный финальный аккорд – и очередь окончательно смешалась. Первые попали в середину и грозными голосами требовали восстановления справедливости, мол, мы с утра стояли. Кому повезло случайно оказаться у прилавка, молча торопливо совали смятые влажные бумажки продавцам, не разбирая хватали товар и, прижимая его к себе, с испуганными, но счастливыми глазами, подталкиваемые разъяренными покупателями, пытались продвинуться к выходу в сторону милиционера, под его защиту. За ними следующие счастливцы лезли друг другу на головы, сметая с прилавка «остатки роскоши былой». Задние, по сути дела зрители, непонятно зачем продолжали неистово напирать. Над очередью топорщился и качался обрубками корявых веток лес рук, требующих такого необходимого. Злые, истошные крики измученных, несправедливо обиженных людей дополняли жуткую картину «побоища».