Владимир

– Целую неделю лежал без памяти, и я ни на шаг не отходил от него, поил, кормил, прикладывал к ране травы… Однажды ночью ему стало особенно тяжко. Он весь горел, метался, бился, а я держал его за руки и смачивал то и дело чело…

Костров на лугу появлялось все больше. Песни звучали уясе повсюду, в рощах и в кустах над Почайной слышались веселые, возбужденные голоса.

– Ночь стояла лунная, было светло, как днем, – продолжал Тур. – Князь Владимир лежал неспокойно, с закрытыми глазами. И вдруг приподнялся, огляделся, точно о чем-то думал, чего-то ждал… «Мама! – услышал я вдруг его голос. – Мама! Где же ты?»

Тур умолк.

– И что? – спросила Малуша дрожащим от волнения голосом.

– Что же еще? – ответил Тур. – Думает он про тебя, вспоминает, любит, а в ту ночь, когда звал, должно быть, во сне увидел, потом успокоился, заснул…

Счастье матери! Да, этого краткого рассказа Тура было довольно, чтобы сердце Малуши наполнилось блаженством.

– А ты, Тур, – спросила она, – не ранен, не искалечен?

– Что я? – Гридень усмехнулся. – Меня ни меч, ни ко– пье не берет… Защищая князя, потерял два пальца правой руки.

И при свете месяца она увидела его правую руку, на которой не хватало двух пальцев.

– Боже, Боже! Калека! А ты принес что с похода?

– Я?! – Он искренне удивился. – О нет, Малуша, не малые сокровища привезли ходившие на брань воеводы. Слышал я, будто князь дает им и боярам, что стерегли Киев, по-жалованья… Воеводы и бояре на Руси стоят, как утесы. Нас же, воев, множество. Мы песок на берегу Днепра.

– Так что же тебе?… – вырвалось с отчаянием у Малуши.

– А что же мне делать?! – спокойно и с каким-то безразличием ответил Тур. – Гридень-калека князю не нужен… Осталось ждать рая, но и до него еще далеко…

На глазах у Малуши заблестели слезы.

– Ведь это я во всем виновата, Тур!

– Нет, – возразил он тотчас. – Ни ты, ни я: никто в том не повинен. Мы делали только то, что должны были делать. И не так уж я беден, как ты думаешь! Я больше не гридень, но князь Владимир мне поможет. По велению князя, могу, как все старые вой, взять клочок земли под двор и леса на хижину… Так, пожалуй, и сделаю, – он указал на крутой склон горы, – выкопаю тут землянку, покрою крышей и буду молиться…

Тур засмеялся, но смех его был невеселым.

– Заживу небось лучше самого князя, ведь не придавит же меня эта приднепровская гора, а сидя здесь, смогу еще долго, до самой смерти, оберегать Владимира, да и тебя тоже… Не так ли, Малуша?!

Глава вторая

1

Не напрасно князь Владимир делился своей тревогой с Рогнедой, Русь он устроил. Ныне его взор устремляется на запад, две империи, думает он, угрожают родной земле – Византия и Германия.

Впрочем, Владимир не только раздумывает, но и действует. Не дав отдохнуть дружине, не отдохнув толком и сам, садится на коня, движется с воинством на юг, в земли тиверцев и уличей и останавливается на берегу Дуная.

Это были дни, когда, собственно говоря, решалась судьба русского и болгарского народов. С высокой кручи князь Владимир глядел на правый берег Дуная, где от устья и до самого Доростола и Тутракана стояли отряды акритов, а за ними лежала разорванная пополам, порабощенная ромеями Болгария.

Слух о том, что русские воины стоят на берегах Дуная, разносится далеко. Знают об этом и на болгарской земле – в Переяславце, Доростоле, Тутракане, Розградье.

Многие ночи над Дунаем слышатся всплески весел, приглушенные голоса.

– Кто вы, люди? – спрашивает стража на берегу.

– Болгары… К русскому князю Владимиру. Князь Владимир беседует с этими людьми.

, – Нет больше сил терпеть, княже. Не ведаем, чья Болгария: наша или греческая. Все разграбили у нас акриты: забирают жен, детей… Прими нас на русскую землю, княже.

И обездоленные люди идут на русскую землю, к русским людям, которые во веки веков были и останутся им братьями.

Через Дунай переплывают на челнах и добираются до князя Владимира люди в длинных черных рясах, с клобуками на головах. Ночь, на столе горит свеча. Владимир принимает их в своем шатре.

– Зачем пожаловали, болгары?

– Епископ есмь доростольский, Неофит, – говорит старый седобородый, необычайно бледный человек, с серебряной цепью и крестом на груди. – Прибыл к тебе со всем клиром.

Князь Владимир смотрит на епископа.

– Не разумею тебя, отче, – откровенно признается он. – Я русский князь, язычник. Ты христианин, епискип болгарский…

– Но ты и я такожде, княже, человек… Была Болгария, -он указал через откинутый полог шатра в сторону видневшегося Дуная, на берегах которого мерцали огоньки на далеких кручах, – днесь ее нет, ромейская неволя…

По бледному лицу епископа пробежала слабая улыбка.

– Князь русский! Некогда к отцу твоему в Доростол бежал от ромеев и кесаря Бориса патриарх Дамиан. Я был священником у него, и мы вместе молились за болгар, за князя Святослава и его воев… Русские люди справедливы. Днесь я молюсь о вечном покое князя Святослава…

Странные теплые чувства вызывают эти слова в сердце Владимира.