Владимир Маяковский. Роковой выстрел

– Вот, Владимир Владимирович сделал вас своей наследницей, как вы на это смотрите?

Я сказала, что это трудный вопрос, может быть, он поможет мне разобраться.

– А может быть, лучше хотите путевку куда-нибудь? – совершенно неожиданно спросил Шибайло.

Я была совершенно уничтожена таким неожиданным и грубым заявлением, которое подтвердило мне слова Лили Юрьевны.

– А впрочем, думайте, это вопрос серьезный.

Так мы расстались.

После этого я была еще раз у тов. Шибайло, и тоже мы окончательно ни до чего не договорились.

После этого никто и никогда со мной об этом не говорил, об исполнении воли покойного Владимира Владимировича.

Вопрос остался неразрешенным.

Прошло восемь лет.

Мною никто не интересовался, хотя я была свидетельницей последних дней, последних часов Маяковского.

И вот в этом году первое теплое, сердечное слово: директор Музея Маяковского тов. Езерская пишет мне:

«Вы были самым близким человеком Владимира Владимировича в последний год его жизни. Вы должны нам рассказать. Вы не имеете права отказаться».

Я ни от чего не отказываюсь.

Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь.

Декабрь 1938 г.

В. Полонская

Люди и положения в стихотворении Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…»

Выбор в качестве наиболее достоверного свидетеля внутренней жизни Маяковского и самого тонкого философски оснащенного автора едва ли не главного текста о самоубийстве Маяковского – «Охранная грамота» и, впоследствии, «Люди положения», Бориса Пастернака, заставляет задуматься о том, что позволило ему столь тонко и глубоко проанализировать «смерть поэта»? Ответ, как нам представляется, находится, в параллель с историей «Про это», в трудном и многолетнем, порой безнадежном, поэтическом диалоге с Маяковским. И здесь нам больше всего помогут две редакции знаменитой «Баллады» Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…».

Первая «Баллада» относится к раннему этапу знакомства двух поэтов, что нашло отражение в «Охранной грамоте», а вторая, и куда более трагическая, написана года за два – за три и до самоубийства Маяковского, и, соответственно, до «маяковских» главок «Охранной грамоты».

Конец 1920-х отличался для Маяковского огромной напряженностью литературной борьбы. И далеко не только политической. Куда острее оказались противоречия, например, с Б. Пастернаком. Но выразились они в столь сложном тексте, что даже А. Ахматова, говоря об интересующей нас «Балладе» «Бывает, курьером на борзом…», сказала: «Как ни старайся, а ничего понять нельзя. Тут еще какой-то сюжет мельтешит».

И сюжет этот действительно существует. А одним из путей проникновения внутрь литературной ситуации вновь оказывается поэзия И. Сельвинского.

Таким образом, мы переходим к анализу текста Б. Пастернака, включая его в контекст литературной борьбы конца 1920-х годов.

Стихотворение Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…» привлекает исследователей кажущейся легкостью нахождения музыкального подтекста. Наиболее уверенно его указывал покойный В. Баевский: «Ранняя редакция, опубликованная в «Поверх барьеров», – это полиметрическая композиция длиной в 82 стиха. В подтексте ее лежит баллада Шопена № 1 соль минор. Написанная молодым композитором в первой половине 1830-х гг., она, не будучи произведением программным, отразила впечатления от поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод». Жанр романтической поэмы в поэзии сложился, в свою очередь, под влиянием народной баллады и близких к ней жанров (в Польше – жанра думы), в котором слово и музыка органически переплетались. Таким образом, к «Балладе» Пастернака приводит довольно сложная историко-культурная традиция»[150].

В своем толковании шопеновской баллады и поэмы Мицкевича В. Баевский следует, по его словам, за наиболее подробным и авторитетным исследованием Ляйхтенрихта и польским исследователем 3. Яшимецким[151].

Все сказанное B.C. Баевский относит к первой редакции «Баллады», посвящая второй лишь несколько слов: «В 1928 г. поэт переработал свою книгу «Поверх барьеров», в том числе и это стихотворение. Как и во многих других случаях, он уменьшил семантическую неопределенность текста. Граф оказывается графом Толстым. Очевидно, сказались воспоминания о поездке с отцом в Астапово по получении известия о смерти Толстого. В новой редакции стихотворения прямо названо имя Шопена (в ранней редакции оно не названо, лишь анаграммировано в стихах «Шалея, конь в поля», «В паденьи – шепот пшена» и др.). Можно полагать, что при получении известия о болезни Толстого мать играла баллады Шопена. В новой редакции текст стал длиннее (119 строк), близость к балладе соль минор Шопена значительно уменьшилась»[152]. (Впрочем, методология профессора В. Баевского уже подвергалась критике[153].)

По мнению исследователя, «устанавливается взаимооднозначное соответствие структуры «Баллады» Шопена и «Баллады» Пастернака в первой редакции»[154].

Имеются в виду строки: