Владимир Маяковский. Роковой выстрел

Где вы, герольды

? Герольдов нет!Поэты, довольно в эстетике рыться!
Вы слышите – едут в золотой тишине
Глухонемые, как боги, рыцари.

Обратим внимание на то, что у Митрейкина присутствует одно слово – герольды – из пастернаковской «Баллады», то самое, которое употребил А. Лежнев:

Поэт или просто глашатай

,Герольд или просто поэт,
В груди твоей – топот лошадный
И сжатость огней и ночных эстафет.

Строка же «В груди твоей топот лошадный…» обыгрывается Митрейкиным как бы дважды – и по-маяковски, и по-пастернаковски.

Митрейкин пишет:

Вздыхает и стонет в полусне мостовая,
Прислушайтесь, что говорит она:
– Истоптана я… Теперь хорошо…

Эти строки легко соотносятся с «мостовой моей души изъезженной» Маяковского и, может быть, даже навеяны Пастернаку этим образом, что, собственно, и пародирует Митрейкин. В любом случае ясно, что в стихотворении, датированном 1928 годом, довольно резко задеваются стихи «Баллады» 1916 года.

Возможно, здесь издевательски обыгрывается и неокантианство Пастернака, которое привело в Марбург Германа Когена. Только вместо Когена используется имя другого классика этого направления мысли – Эмиля Ласка из противоположного Герману Когену направления неокантиантства.

Пример из Митрейкина «бьет» напрямую. Однако опыт изучения и анализа стихов конструктивистов в их полемике с Маяковским показывает, что лидером нападения всегда оставался Илья Сельвинский. Сама же полемика велась одновременно практически всеми участниками группы. Но прежде чем обратиться к другим стихам конструктивистов, мы вернемся в начало, в первую половину 1927 года, и посмотрим, что происходило вслед за диспутом «ЛЕФ или блеф?».

Вскоре после диспута Владимир Маяковский отправился в заграничное турне (Франция, Германия, Чехия и Польша). Эта поездка стала темой большого количества стихов Маяковского и нескольких прозаических очерков.

Отметим постоянное использование неизбежного имени Шопена в польских очерках Маяковского в явно неподходящем для Пастернака контексте; столь же назойливо звучали для Пастернака и постоянные нападки на редактора «Нового мира» Вяч. Полонского, достаточно близкого ему в то время, однако неприемлемого для Маяковского, против которого был направлен лозунг «Леф или блеф?».

Наконец, все это оказывалось под названием «Поверх Варшавы», не только явно отсылая к «Поверх барьеров» с их первой «Балладой», но призывая Пастернака прочесть очерки Маяковского как бы вне чисто варшавского контекста. Нам представляется, что из Варшавы Маяковский обращался к Пастернаку с призывом не покидать «Новый ЛЕФ», занять лефовскую позицию в споре с Полонским.

Характерно, что именно в дни, когда печатались очерки Маяковского, Пастернак написал Полонскому письмо о выходе из «Нового ЛЕФа», сообщая о будущем обращении к Маяковскому. Датировано оно 1 июня 1927 года: «Таким, каким вы получились у Полонского, и должен выйти поэт, если принять к руководству лефовскую эстетику, лефовскую роль на диспутах о Есенине, полемические приемы Лефа, больше же и прежде всего, лефовские художественные перспективы и идеалы. Честь и слава Вам как поэту, что глупость лефовских теоретических положений показана именно на Вас, как на краеугольном, как на очевиднейшем по величине явлении, как на аксиоме. Метод доказательства Полонского разделяю, приветствую и поддерживаю. Существование Лефа, как и раньше, считаю логической загадкой. Ключом к ней перестаю интересоваться. Разрыв этот для меня нелегок. Они не хотят понять меня, более того, хотят не понимать»[158].

Важные детали к картине взаимоотношений Маяковского и Пастернака сохранились в дневниковых записях участника этих событий Вяч. Полонского: «Маяковский ненавидел, когда с ним не соглашались. Пастернак был его давним «другом». Но Лефы всячески поддерживали славу Пастернака. Им он нужен был как «леф». Но когда после моего столкновения с Лефом Пастернак взял мою сторону – они его возненавидели. Помню вечер у Маяковского. Пьем глинтвейн. Говорим о литературе. Пастернак, как всегда, сбивчиво, путано, клочками выражает свои мысли. Он идет против Маяковского. Последний, в упор, мрачно, потемневшими глазами смотрит в глаза Пастернака и сдерживает себя, чтобы не оборвать его. Желваки ходят под кожей около ушей. Не то презрение, не то ненависть, пренебрежение выдавливается на его лице. Когда Пастернак кончил, Маяковский с ледяным, уничтожающим спокойствием обращается к Брику:

– Ты что-нибудь понял, Ося?

– Ничего не понял, – в тон ответил ему Брик.

Пастернак был уничтожен»[159].