Владимир Раевский

Обучай детей и жену, Раевский сам учился земледельческому делу. Покупал и изучал книги по сельскому хозяйству. Знакомство с ботаником Турчаниновым способствовало повышению его познаний. Турчанинов не раз бывал гостем Раевского в Олонках, давал ему много полезных советов по выращиванию овощей и фруктов.

И как удивился Турчанинов, когда однажды, приехав к Раевскому, увидел у него на огороде дыни и арбузы, что было необычно для этих мест.

— Не ожидал, не ожидал! — радостно воскликнул Турчанинов, обнимая Раевского.

— Ваша школа, дорогой Николай Степанович, ваша школа! — ответил Раевский, довольный похвалой.

— Нет, нет, это ваши способности, ваше упорство, Владимир Федосеевич, этак, гляди, и ананасы начнете выращивать. Похвально, весьма похвально! Прямо скажу — я бы не сумел…

В 1836 году Турчанинов, будущий профессор Харьковского университета, стал крестным отцом сына Раевского, Юлия. Память о Турчанинове Владимир Федосеевич сохранил на всю жизнь.

Вообще Раевский всегда радовался встречам с умными людьми. Однажды он приехал в Иркутск и там случайно познакомился с немецким ученым-естествоиспытателем, профессором Берлинского университета Адольфом Эрианом, путешествовавшим по Сибири. Вечером об этой встрече рассказал жене.

— Когда я ему прочитал стихотворение на немецком языке, он сильно удивился. И сразу же схватился за блокнот, начал задавать мне вопросы и записывать мои ответы. Потом сказал, что напечатает все это за границей.

— Ты ничего лишнего не наговорил? — тревожно спросила жена. — А то дойдет до Бенкендорфа, и там опять вспомнят тебя.

— Нет, разумеется, ответил только на его вопросы…

Возвратясь на родину, Эрман начал издавать свои путевые записки. В 1836 году он отправил императору Николаю I в дар первый том записок, в котором было несколько лестных слов о русском императоре. Николай I настолько расчувствовался, что наградил автора бриллиантовым перстнем. Но когда в последующих книгах прочитал: «Я однажды встретил доброго человека, проживающего в деревне и приезжающего в Иркутск по делам или в гости и только в вечерние часы. Он носил кафтан, который был несколько лучше обычной одежды сибирских крестьян. В нем легко угадывался европеец, но тем не менее я был удивлен, когда он на вопрос о его происхождении и судьбе полушутливо, но многозначительно со славянским акцентом ответил стихами на немецком языке.

Однажды ночью, в шторм и бурю,
Из могилы свет сверкнул.
Ярость шторма загасить его пыталась,
Но сверканье, хоть мгновенье, все же длилось…»

Далее Эрман рассказал, что Раевский пострадал «за идею», как многие его товарищи. Прочитав эти слова, император со злостью швырнул книгу на пол, проворчал: «Этот Эрман большой и неисправимый мерзавец, а я его бриллиантовым перстнем наградил…»

Вторую осень встречал Раевский на земле сибирской. Был октябрь. Дни стояли солнечные, прохладные. По утрам были заморозки. В ту осень в саду Владимира Федосеевича были посажены первые лиственницы, которые сразу облюбовали воробьи для ночных убежищ.

Сегодня в доме Раевского говорили шепотом. Авдотья лежала в постели бледная и тревожная: ждала ребенка. Ее опекали мать и баба-повитуха.

Владимир Федосеевич работал во дворе, но частенько подходил к дверям дома, прислушивался. Он был уверен, что Дуняша подарит ему сына. Так и было. Когда он в очередной раз подходил к дверям, ему навстречу выбежала теща с сияющим лицом и уведомила, что родился мальчик. К вечеру все село знало, что в семье поселенца родился ребенок. Олонкинские крестьяне при встрече с Раевским с уважением кланялись ему, а иные даже останавливались, дабы пожать руку. Крестьяне верили, что поселенец не какой-то там перекати-поле, а их постоянный житель. Да и сам Раевский письма к родным и знакомым заканчивал словами: «Олонкинский крестьянин Владимир Раевский».

К Костеньке, так назвали сына, Владимир Федосеевич с каждым днем все больше привязывался. Даже короткая разлука с ним была тягостной. Может быть, тогда, в те дни, он в полной мере понял и почувствовал ту нежность и любовь, которые к нему проявлял покойный отец в детстве. Костику не было еще десяти месяцев, как он сделал первый шаг в своей до боли короткой жизни. Радость всего дома вскоре омрачилась болезнью Костика. Полтора месяца выхаживали ребенка. Чего только не предпринимал Владимир Федосеевич, чтобы спасти сына. В дни болезни ребенка, почувствовав недоброе, Раевский написал:

Костеньке.

1-й голос.

Слышишь, матица трещит,
Ветер в трубе, как стон, свистит
И собака землю роет.
То визжит, то вдруг завоет…
Где наш добрый господин?
Что жена его и сын?
Говорят, малютка болен?

2-й голос.