Владимир Раевский

— Я нисколько не сомневаюсь, — начал Волконский. — что Константин более порядочен и более просвещен, чем его братец Николай. Другой на его месте не отказался бы от престола, а он хорошо все взвесил и нашел, что его могут прикончить, как и отца, — отказался. Мне кто-то рассказывал, как однажды в Петербурге Константина сильно приветствовал народ, а он, ругаясь матом, велел разогнать толпу. Сопровождавший его Милорадович спросил, почему ему неприятна такая встреча. Константин ответил, что так же кричал народ, когда Кромвель вступал в Лондон, но он тогда заметил: «Когда меня повезут на эшафот, крики будут еще сильнее».

Незаметно пробежало время. В комнате стало сумрачно. Вошла Мария Николаевна. Лицо ее озаряла улыбка.

— Извините, господа, надеюсь, вы уже довольно проголодались. Милости прошу к столу, — сказала и, оставив дверь открытой, вышла в соседнюю комнату, в которой был накрыт к обеду стол. Первым поднялся хозяин, повторив приглашение жены, а потом, глядя на Раевского, шутя заметил:

— Вот когда пригодилась бы ваша медовая, Владимир Федосеевич, а вы ее охотникам подарили.

— Честно скажу вам, господа, что было время, когда в юности мы иногда кутили безо всякой на то причины, офицерское, так сказать, развлечение. Стыдно вспомнить. Водка, мне кажется, один из источников всех без исключения пороков и бед…

— Я, как лекарь, Владимир Федосеевич, с вами вполне согласен, но где же выход? — спросил Вольф.

— Только во всеобщем просвещении народа, хотя теперь это и звучит как утопия, Фердинанд Богданович, а ведь другого пути нет. Избавиться от этого зла нелегко, но надобно.

Усаживаясь за стол, Никита Муравьев поддержал Раевского:

— Со злом надобно решительно бороться, хотя Карамзин в «Истории государства Российского» проповедовал мир между добром и злом. И очень обиделся на меня, когда я сказал, что не мир, а вечная брань должна существовать между злом и благом. Добродетельные граждане должны объединиться, дабы всей силой обрушиться на пороки и заблуждения. И это ведь когда-то будет, должно ведь быть!..

Говорили обо всем. Больше всех говорил Раевский. Оп давно не был в такой компании и, казалось, спешил высказать все, что наболело. Друзья хорошо это понимали, но побаивались, чтобы Раевский случайно не завел разговор о безвременно ушедшей жене Муравьева. Подобное воспоминание всегда приносило Муравьеву невыразимую боль. Но то, чего они опасались, вскоре произошло.

Раевский, из-за простого сочувствия к Муравьеву, уже к концу обеда, глядя на него, спросил:

— Никита Михайлович, вы не собираетесь в будущем перевезти «ближе к милому пределу» останки вашей супруги?

Лицо Муравьева сразу помрачнело.

— Время покажет. Но пока жив Николай, этому не бывать, не позволит, скорей всего сам останусь в сибирской земле…

Предсказание Никиты Муравьева сбылось. Автора проекта конституции, в котором «каждый русский обязан носить общественные повинности — повиноваться законам и властям отечества, быть всегда готовым к защите родины и должен явиться к знаменам, когда востребует того закон», в 1843 году в возрасте 48 лет не стало. Все декабристы оплакивали его безвременную смерть. На похороны приезжал Владимир Федосеевич.

Много лет спустя дочь Никиты Муравьева Софья, вспоминая отца, писала: «…Единственное, что уцелело вполне во мне из всего духовного наследства отца моего, — это, кроме горячей любви к моей родине, любовь к правде и отвращение ко лжи… К величайшему моему счастью, личность отца моего так светла и чиста, что мне не придется скрывать ни единого пятнышка… Он всегда до конца готов был пожертвовать и своей жизнью и даже детьми за святость своих убеждений…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ «ВЕСЬ КАПИТАЛ МОЙ — ЭТО Я И МОЙ ТРУД»

Стыдиться можно и должно не какой-либо работы хотя бы самой нечистой, а только одного: праздной жизни.

Л. Н. Толстой

В первые же дни Раевского в Олонках хозяин квартиры спросил его: чем он намерен заняться? «Попытаюсь завести собственное хозяйство», — ответил тогда Раевский, хотя не имел никакого представления, как и с чего начать, твердо зная, однако, что только личный труд может спасти его от нищеты и преждевременной смерти. Труда он не страшился. Пугало, правда, отсутствие личного опыта в хозяйственных делах. И, думая об этом, он горько сожалел, что в детстве не присматривался к трудам и заботам отца. «Как бы теперь все это пригодилось», — не раз мысленно повторял он. Тягостным было и то, что вокруг — ни одного близкого или знакомого человека, с кем бы можно было посоветоваться, поделиться своими мечтами или, как он сам говорил, «облегчить душу и сердечную тягость».

B тайный зов утраченных друзей
Меня и здесь тревожит в сновиденьи…