Владимир Раевский

«Он (Бенкендорф). — Я пришел к Вам от имени Его Величества. Вы должны представить себе, что говорите с самим императором. В этом случае я только необходимый посредник. Очень естественно, что император сам не может притти сюда; Вас вызвать к себе для него было бы неприлично; следовательно, между Вами и им будет посредник. Разговор наш останется тайной для всего света, как будто бы он проходил между Вамп и самим государем. Его величество очень снисходителен к Вам и ожидает от Вас доказательства Вашей благодарности.

Я. — Генерал, я очень благодарен его превосходительству за его снисходительность, и вот доказательство ее (показывая на кипу бумаг и писем жениных, лежавших у меня на столе и которые я получал ежедневно).

Он. — Да что это!.. Дело не в том, — помните, что вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Я знаю, что нахожусь ближе к последней.

Он. — Хорошо! Вы не знаете, что государь делает для Вас… Закон предоставляет императору неограниченную власть, однако есть вещи, которых ему не следовало бы делать, и я осмеливаюсь сказать, что он превышает свое право, милуя Вас. Но нужно, чтоб и со своей стороны Вы ему доказали свою благодарность. Опять повторяю Вам, что все сообщенное Вами будет известно одному только государю. Я только посредник, через которого Ваши слова передадутся ему… Государь хочет знать, в чем состояли Ваши сношения со Сперанским.

Я. — У меня не было с ним особенных сношений.

Он. — Позвольте, я должен Вам сказать от имени Его Величества, что все, сообщенное Вами о Сперанском, останется тайной между пм и Вами. Ваше показание не повредит Сперанскому, он выше этого. Он необходим, но государь хочет только знать, до какой степени он может доверять Сперанскому.

Я. — Генерал, я ничего не могу сообщить особенного о моих отношениях к Сперанскому, кроме обыкновенных светских отношений.

Он. — Но Вы рассказывали кому-то о Вашем разговоре со Сперанским. Вы далее советовались с ним о будущей конституции России.

Я. — Это несправедливо, генерал, Его Величество ввели в заблуждение…

Он. — Берегитесь, князь Трубецкой, Вы знаете, что Вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Знаю, но не могу же я сказать ложь, и я должен повторить Вам, что лицо, имевшее дерзость сообщить государю о каком-то разговоре моем со Сперанским, солгало, и я докажу это на очной ставке…

Он. — Это невозможно, Вам нельзя дать очную ставку с этим лицом…»

Император Николай I не поверил Трубецкому. Он устроил проверку самому Сперанскому, назначив его членом Верховного уголовного суда над декабристами. Это была для Сперанского своеобразная моральная пытка…

Волконский медленно шагал по комнате, внимательно слушал, но, как только разговор о Сперанском закончился, он уселся на свое прежнее место и, глядя на Раевского, заметил:

— Все это, господа, дело прошлое. Вы, Владимир Федосеевич, расскажите нам, как здесь, в Сибири, те же законы, те же порядки, что и там? К чему мы должны быть готовы? Я решил заняться сельским хозяйством, а у вас уже есть опыт.

— При слове «закон», Сергей Григорьевич, здесь всякий улыбается. Тут законы вовсе не нужны. Известное дело, где холопство как средство к возвышению, там нет места закону. Тут порядок. Генерал-губернатор приказал, полицмейстер приказал, исправник приказал — вот главный аргумент на всякое мнение… А в отношении хозяйства, которое вы намерены завести, Сергей Григорьевич, считаю делом стоящим. Конечно, без опыта вначале будет трудновато, но со временем и опыт придет. Крестьяне здесь люди весьма порядочные, они окажут вам содействие.

Трубецкой уловил паузу между разговорами, взглянул на Раевского, спросил:

— К нам доходил слух, будто цесаревич Константин был к вам благосклонен и имел намерение освободить вас, это верно?

— Имел ли он намерение освободить меня, не знаю, но благосклонен был. Сейчас я вам покажу любопытное письмо, которое специально захватил для этого случая. Это письмо генерала Куруты, оно сильно помогало мне по пути в Сибирь.

Раевский вынул из бокового кармана сюртука кожаный бумажник, извлек оттуда лист, сложенный вчетверо, сказал:

— Вот оно! Назвав меня милостивым государем Владимиром Федосеевпчем, генерал Курута сообщил мне, что его императорское величество Константин Павлович разрешил поддержать мое ходатайство о сохранении части наследства, принадлежащей мне. Но не это главное. Главное в том, что, как пишет генерал Курута. «адъютант его императорского высочества… усмотрел… что вы нуждаетесь в одежде и прочем, повелеть изволил отправить из собственных его высочества денег 500 р., полагая, что Вы по нужде Вашей не откажетесь принять деньги. Каковую волю его императорского высочества объявляю Вам и препровождаю упомянутые деньги…»

— У вас, Владимир Федосеевич, действительно уникальный документ. Константин, видимо, вас любил, — засмеялся Никита Муравьев и тут же добавил:

— Бабушка Екатерина не зря мечтала дать ему корону Греческого императора на тот случай, если будет создана такая империя…