Владимир Шаров: по ту сторону истории

Первая в романе демонстрация аналогии между большевизмом и толстовством – это изложенная в поучительном ключе биография Толстого, предшествующая самой записи в Алешином «Синодике». Выбранная перспектива до боли интимна: исследуется коллизия между семейной жизнью Толстого и динамикой его духовного обращения. Честность, воодушевление и жестокость следуют здесь рука об руку. Алеша приводит слова своего старинного знакомого, писателя Кочина о том, что после 1881 года Льву Толстому, жизнь которого неотделима от жизни его семьи, надо было навсегда покинуть дом. Иначе его жизнь неизбежно превратилась бы в ложь, что может и не иметь большого значения для обычных людей, но было бы гибельно для переделавшего себя, переродившегося человека с нравственной миссией. Толстой, разумеется, сам же первым и осознавал это положение и неимоверно страдал. Однако главная мысль Кочина – и широкая аллегория Шарова – касается не чувств, а истории: общее прошлое не может быть изменено односторонне, кем-то одним из проживших его. «Человек не властен над чужим прошлым, говорил Кочин, то есть даже если он эту власть и имеет, он не может, не должен ее использовать. Нельзя убивать прошлое, общее с другими людьми, нельзя так расчищать место для новой правды… Страшное дело – отказ от прошлого, на всей или почти всей жизни ставится крест» (ДВВ 45–46). Учитывая, что самое большое добро то, которое совершается в отношении близких («Добро очень зависит от расстояния», ДВВ 45), члены семьи оказываются в самом уязвимом положении, когда добру вдруг приходит конец. Любовь к благу, сулимому абстрактной идеей, не может возместить причиненного вреда.

Итак, находящийся в смятении, ощущающий наступление старости Толстой позволяет своему ученику Владимиру Черткову «похитить» себя – «похищение», которое становится фатальным для его брака. Десятилетиями раньше, замечает Кочин, в 1862 году, Толстой полюбил Софью Андреевну как «жену-мать», а не как «жену-любовницу» (ДВВ 48). Послушная долгу, она родила тринадцать детей – ее муж настаивал на непрерываемом производстве потомства, ибо, как говорится в цитируемом Кочиным письме Толстого Черткову от 1888 года, современный мир настолько погряз в грехах, что только постоянное появление новых детей может дать нам хоть какую-то обоснованную надежду на лучшее42. Но затем Толстой-семьянин переделал себя в вождя вероучения. Софья Андреевна не смогла подстроиться под произошедшую перемену. «Возможно, говорил Кочин, Толстой ждал, что его дети будут и его учениками, что жена родит ему учеников, которые пойдут за ним. Но она не умела рожать учеников, умела только детей, и тогда он сам ушел из семьи, ушел к ученикам»43.