Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Пока руководители изощрялись в изобретении примирительных формул, жизнь грубо поставила вопрос, на который был нужен определенный ответ. К чему ведет партия после 17 октября? Раньше все было ясно; шла война против самодержавия, и тут был главный фронт. Против самодержавия были все, начиная с революционных партий, которые добивались падения исторической власти, и кончая теми, кто хотел только конституционной монархии и правового порядка. Теперь положение переменилось. Самодержавие уступило и конституцию обещало; если революция продолжала войну, то уже не против самодержавия, а против конституционной монархии или существовавшего социального строя. Переходные месяцы после 17 октября были временем, когда происходила смертельная схватка между исторической властью и революцией. Мы называли эту эпоху первой революцией неосновательно, но ее не было только потому, что победило правительство. Что бы было в России в случае, если бы тогда революция правительство свергла, мы можем только гадать. Но несомненно, что после 17 октября главный фронт шел уже здесь. На чьей же стороне была Конституционно-демократическая партия?

От нее можно было не требовать, чтобы она приняла участие в «военных действиях» на той или на другой стороне. Но не могло быть неясно, кому она желает победы; от этого зависело ее поведение, отношение к борющимся политическим силам, ее союзы и соглашения. Это показало бы настоящую физиономию партии.

И оказалось, что по этому основному вопросу партия ответа дать не могла, не расколовшись немедленно.

В ней были люди, которые понимали, что революция больше не союзник, а враг, что монархию, которая от самодержавия отреклась, надо защищать от падения. Еще недавно земская депутация, состоявшая из главарей Кадетской партии, устами С. Н. Трубецкого осудила крамолу, «которая при нормальных условиях не была бы опасна», видела опасность в том общем разладе, «при котором власть осуждена на бессилие»[837]. Таких людей в партии было больше, чем могло бы казаться. Иначе Милюков бы не мог через несколько месяцев вести переговоры об образовании кадетского министерства по назначению государя и, следовательно, обязанного его против революции защищать.

Но если бы руководители партии заняли такую позицию, они бы партию раскололи. В ней были другие, для которых революционеры союзниками быть продолжали, которые «октроированной» конституции не допускали, а в Учредительном собрании видели необходимую исходную точку конституционного строя. Пока этого достигнуто не было, для них всякое соглашение с властью было неприемлемо. Для них врагом была не революция, а та историческая власть, которая ей сопротивлялась. Поддерживать власть против революции они считали бы «изменой интересам народа».

Партия, которая так противоречиво смотрела на основную проблему момента, не могла в такое время действовать вместе, была должна расколоться. Это бы было лучше для всех и прежде всего для России. Это должно было бы произойти, если бы руководители партии больше думали о том, что в конечном счете было полезно России, а не о том, как не развалить свою партию на другой день после ее образования.

Но эта последняя забота всегда бывала сильнее; она определяла действия партии. Так было и раньше. Казалось, невозможно соединить сторонников Учредительного собрания и монархистов. Но на Земском съезде[838] кадеты предложили формулу: «Передача Думе учредительных функций для выработки конституции с утверждения государя». Эта формула была нежизненна и опасна. Она не могла быть искренно принята ни государем, ни революцией. Но ее приняли с облегчением. Она ничего разрешить не могла, но предотвратила партийный раскол.