Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Я говорю, что это обвинение было естественно. Чего бы ни хотели кадеты в боевые месяцы — ноябрь и декабрь 1905 года, они сделали все, чтобы затруднить исторической власти ее победу над революцией. Они не только сами отказались ей хотя бы морально помочь, они систематически мешали это сделать другим. Они давали правительству такие советы, которые можно было бы счесть провокацией, если бы они сами их полностью не применили, когда через 12 лет стали властью. Они не хотели понять, что в 1905 году самодержавная власть, хотя и обещавшая себя ограничить, была все же и законная, и сильная власть, которая не была обязана пасовать перед криками улицы. О полномочиях, силе и праве тогдашней монархической власти у кадетов обнаруживались самые странные представления. По их поведению можно было подумать, что монархии более нет, что мы в настоящем состоянии «революции». Кадеты оспаривали даже право монарха «октроировать» конституцию; написать ее должно было Учредительное собрание. Правовые несообразности этого домогательства им не бросались в глаза. Что произошло 17 октября? Самодержавный монарх связал себя обещанием дать конституцию; исполнение этого обещания он вменил своему правительству в долг («На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли»[843]). Кадетская партия могла бы настаивать, чтобы это обещание было скорее осуществлено, помогать точному его исполнению. Но было бессмысленно отрицать за самодержавною властью право свое обещание выполнить. А между тем позиция партии свелась именно к этому. Она, в сущности, вторила утверждениям правых, по мнению которых самодержавный монарх не имеет права октроировать «конституцию», ибо отрекаться от самодержавия права он не имел. Левые партии по другим мотивам стали тоже отрицать право монарха «октроировать» конституцию. Они ссылались на правило Манифеста [17 октября 1905 года], что ни один закон не может быть издан без согласия Думы. Они не хотели видеть, что по смыслу манифеста это правило должно было быть положено в основание будущей конституции, что считать его в силу уже вступившим — значит впадать в ложный круг, из которого не было выхода. Для наших политиков казалось «теоретически правильным» созвание Учредительного собрания по четыреххвостке. Они не замечали, что и для этого нужно было бы издать новый закон, на что, по их мнению, государь права уже не имел. Какой же был бы выход из этого? Через 12 лет эти теории пришлось применить. Было создано Временное правительство, которое само облекло себя «полнотой власти», т. е. самодержавием; свои новые полномочия оно основало на постановлении [Временного] комитета Государственной думы и на Манифесте великого князя[844], из которых ни тот ни другой на то никаких прав не имел. Было объявлено о созыве Учредительного собрания по четыреххвостке, и это было сделано великим князем Михаилом, который престола не принял и никаких распоряжений делать не мог. Но тогда это еще можно было понять. Отречение двух императоров[845] создало то «состояние революции», где власть брал тот, кто себя мог заставить послушать, и где все правовые основы порядка все равно были низвергнуты. Но этот «способ» предлагался как «единственный выход» в то время, когда на престоле сидел еще самодержавный монарх, власть которого признавалась во всей России, и когда речь шла только о том, чтобы превратить этого самодержавного государя в конституционного и разумно разделить его власть с представительством. Эта странная идеология, которая показывала, как мало партия способна была водворить конституционный порядок, распространилась и на все виды законодательной деятельности. В тогдашней публицистике, не исключая серьезной, не раз старались доказывать, что Манифест 17 октября уже лишил государя права издавать законы и даже применять старые, манифестом якобы отмененные. Как при таких условиях могла бы власть противостоять революции? И эти чисто революционные настроения распространены были не только в тот исключительный год, но дожили [и] до нашего времени.

Я уже упоминал, как Милюков в 1920 году в «Трех попытках», несмотря на свой тайный совет Витте — вопреки всем октроировать конституцию, все же продолжал находить, будто созыв Учредительного собрания был разумным и «единственно теоретически правильным» способом издания конституции. А теперь И. И. Петрункевич, человек громадного практического опыта и ума, на стр. 445 своих интереснейших воспоминаний повторяет тогдашние кадетские хитросплетения. «Все законы, — пишет он, — опубликованные в промежутке времени от Манифеста до созыва Первой Думы, были изданы без одобрения Государственной думы и, следовательно, были нелегальны (!) и не могли иметь силы закона»[846].