Власть над миром. История идеи

Основным негативным фактором в ее деятельности был возврат к односторонности после 2001 г., при Джордже У. Буше. Администрация Буша использовала ВТО для того, чтобы обойти другие многосторонние институты, которые не одобряла и с которыми боролась путем заключения двусторонних и региональных договоров, – тот самый долгосрочный процесс, который ГАТТ и ВТО должны были облегчить в первую очередь. «Никто не хочет инвестировать политический капитал во всемирные институты», – заявлял журналист «Вашингтон пост» в статье под названием «Почему глобализация остановилась». В июле 2006 г. новый директор ВТО Паскаль Лами объявил об официальной приостановке переговоров по торговле[451].

Глобализация: за и против

Всего шестью годами ранее президент Клинтон в своем послании к Конгрессу высказался в чрезмерно эйфорическом даже для данного жанра тоне: «Нам посчастливилось жить в этот момент в истории, – заявил он в январе 2000 г. – Никогда до этого наша нация не жила в условиях такого процветания и социального прогресса, со столь немногочисленными кризисными явлениями и столь редкими внешними угрозами». Отчасти это стало результатом тяжелого труда и осторожной внутренней политики. Однако такое достижение отражало устремленность американцев к реалии, которую Клинтон назвал «центральной для нашего времени», – глобализации[452]. Она являлась, по его словам, «революцией, сметающей все барьеры и строящей новые связи между нациями и отдельными людьми, между экономиками и культурами». Тот факт, что сам термин «глобализация», ставший практически культовым, был практически неизвестен еще 20 лет назад, наглядно иллюстрировал триумф американского Нового международного экономического порядка. В 1983 г. профессор Гарвардской школы бизнеса Тед Левитт опубликовал знаменитую статью «Глобализация рынков», в которой утверждал, что мир превратился в единый рынок, с общим набором желаний и стремлений. Цены на перевозки падали благодаря контейнеризации, электронная революция преображала банковскую и производственную сферы, а торговля валютой становилась прибыльным бизнесом. Термин быстро начал распространяться, и вот уже крупные компании бросились доказывать свой глобальный охват. Бритиш Эйрвейз в рекламе называли себя «самой любимой в мире авиакомпанией», а компания Карлсберг утверждала, что пиво этой марки «пожалуй, лучшее в мире». К концу века глобализация была у всех на устах[453].

Для ее сторонников она являлась не просто описанием нового мирового порядка, но одновременно и прогнозом, и предписанием ему. Базируясь на старых представлениях о вселенской гармонии, достигаемой через свободную торговлю, – представлениях, восходящих к XIX в., – новые идеологи глобализации основывали свои радужные прогнозы на коллапсе кейнсианства и подъеме современных технологий. Они предпочитали не вспоминать о ключевых решениях, принятых государствами, на которых базировалась вся концепция, и превозносили саморегулируемое функционирование рынков. Оно было одновременно неизбежным и правильным с точки зрения этих экономистов, для которых кейнсианский консенсус, господствовавший с 1950 по 1970 г., был свержен теорией рационального выбора и верой («гипотезой», как назвал ее один из них) в эффективность рынков[454]. Как и большинство наиболее влиятельных идеологий, эта гордилась тем, что якобы идеологии лишена: она лишь признавала неоспоримые законы – законы спроса и предложения. И хотя некоторые представители профессии и бизнес-школ уже начинали ставить под вопрос собственные базовые теоретические предположения, в экономике царил оптимизм. Индекс Доу-Джонса рос, несмотря на периодические кратковременные падения. Постоянный рост сложности и охвата финансовых транзакций (номинальная стоимость деривативов возросла с уже астрономических 866 миллиардов долларов в 1987 г. до 454 триллионов в 2007 г.), казалось, приводил к еще большему приросту стоимости. В 1996 г. преемник Пола Волкера в Федеральном резервном банке Алан Гринспейн на какой-то момент задался вопросом, не пострадает ли рынок акций от такого «иррационального изобилия». Однако индексы продолжали расти, и он перестал тревожиться, тем более что восточноазиатский кризис остался позади[455].