Власть нулей. Том 1

Мы стараниями Бубликова умудряемся даже сесть! Он просто сгоняет с мест спящих пассажиров, которые едут из соседней области и дрыхнут, растянувшись прямо на сиденьях, положив под голову сумки, мешки и какие-то бесформенные котомки. Заходишь в вагон, а в проходе только ноги торчат! Обувь у всех та ещё – с засохшими «калошами» из жирной грязи, что красноречиво говорит о тотальном бездорожье. Где-то эти «сони» отказываются вставать и даже брыкаются, но внушительный вид высокого и широкоплечего Бубликова заставляет некоторых из них всё-таки пробудиться и смиренно сесть у стеночки.

Маринка садится рядом с Бубликовым, а я напротив них. Они снова о чём-то спорят, но я уже не слушаю. Я засыпаю, а просыпаюсь от какого-то ужасного запаха. Так пахнут тухлые яйца, когда их нечаянно разбивают. Открываю глаза и вижу, что Маринка спит на плече Бубликова, а сам Бубликов не спит, а пристально наблюдает сквозь стоящих частоколом в проходе людей за одной красивой пассажиркой из купе напротив. В нашем же купе пассажир у окна вышел, а меня во сне придвинули к окну. Поезд остановился где-то между станциями. На соседнем пути тоже электричка. Там в окне я вижу ребёнка лет пяти, который скучает среди крепко спящих взрослых и несказанно радуется моему пробуждению. Есть теперь кому показать свой розовый язык и понаблюдать за реакцией. В ответ я тоже показываю ему язык, что вызывает ещё большее ликование ребёнка.

Ужасный запах усиливается. Людей в вагоне стало ещё больше. Значит, мы проехали ближайший райцентр. Люди начинают нестройно реагировать на вонь. Источником сего «аромата» оказывается некий бомж. Он сидит в купе напротив и кашляет с надрывом. При каждом приступе кашля запах усиливается и становится совсем невыносимым до слёз, до рвоты, так что даже нечувствительного вида мужчины затыкают носы.

– Он, должно быть, совсем сгнил изнутри, – предполагает кто-то из пассажиров, – вот и душит нас своим тухлым нутром.

– Он может быть заразным! – тревожно шепчет женский голос.

– Знамо дело, может.

Бомж ко всему прочему ещё и чешется: запускает в бороду пятерню и выковыривает из неё чёрными ногтями какие-то струпья. Пассажиры рядом с ним спят, как убитые, так что никого не будит даже эта тошнотворная вонища, которая уже, кажется, проникла во все поры вагона. Но красивая девушка, за которой наблюдает Серёга, всё-таки не выдерживает и вскакивает в проход. У девушки длинные распущенные волосы – прямо, как в рекламе шампуня.

– Что, шалава, распустила свои космы, а мы тебе сейчас туда вшей напустим! – хрипло смеётся пьяный голос откуда-то сзади.

– Доча, что же ты с такой гривой тут едешь? – сетует бабулька с крайнего сиденья нашего купе. – Ты её спрячь под косыночку какую-нибудь, а то вишь, экая тут грязища. Каких спидоносцев только не ездит.

Девушка по-женски беспомощно ищет глазами какого-нибудь спасителя и останавливает нежный взгляд на Бубликове, словно бы говорит: «Вы тут один такой самый-самый». Наш Бубликов поднимается во всей красе и говорит словно бы самому себе по поводу зловонного бомжа:

– А не выкинуть ли нам это дерьмо из вагона, товарищи? Я не для того за билет плачу, чтобы такую «шанель» нюхать.

Бомжи – рядовое явление современной России. Сейчас их стало так много на улицах крупных городов, в подворотнях, а особенно на вокзалах и в поездах, что удивляешься: откуда они все взялись, эти странные люди без определённого места жительства. В советское время их не было, потому что «злобный коммунистический режим» не разрешал людям быть бездомными, беспаспортными, безработными. А теперь дали свободы: «Хошь бродяжничай, хошь на тротуаре валяйся – слова никто не скажет. Ну, чего вы не рады? Вам же свободы дали!». В СССР такого «кайфа» люди не могли себе позволить.

Конечно же, и тогда бездомные были как таковые. Например, приехавшие в Москву актёры, ставшие впоследствии знаменитыми, ночевали на вокзалах, не имели никакой прописки. Но их нельзя сравнивать с бесцельно блуждающей армией оборванцев – у них цель как раз была, была работа. У них, в конце концов, был дом. Не в Москве, конечно, а там, откуда они приехали.

Были и откровенные бродяги, люди вялые и пассивные, со смутными мечтами о «чём-нибудь этаком», которых на работе (а в СССР нельзя было не работать) постоянно «прорабатывали» и «брали на поруки» всем коллективом. Посторонние люди брали на себя обязательство нести ответственность за каждый запой бродяги или ещё какой-нибудь финт в поведении, только потому что выпало такое «счастье» работать вместе. Но бродяги всё равно уходили в запой, убегали с работы, уезжали из дома, могли выйти «вынести мусорное ведро» и исчезнуть на неделю или несколько месяцев. Иногда вместе с ведром, что особенно бесило их несчастных жён – обладательниц вконец расстроенной нервной системы после многолетней жизни с этим деклассированным элементом. Их находила милиция, дружинники забирали в вытрезвители, определяли в ЛТП, опять «прорабатывали» и «брали на поруки», возвращали в лоно семьи, на которую они всегда чихать хотели.