Властитель мой и господин

Сначала рассказал бы о деде, Жане-Луи, многие годы избиравшемся депутатом. О том, как он за бесценок купил лучшее во всем городке, а по мнению многих, и во всем департаменте, строение: огромную бастиду, каменный дом, похожий на крепость; в момент покупки это были одни руины, но оборотистый Жан-Луи добился, чтобы их признали историческим памятником. Как вследствие этого реставрация проводилась за казенный счет и как на средства налогоплательщиков дом обрел прежний блеск; я бы подробно описал его десять комнат, шесть ванных, кухню в провансальском стиле, два парадных зала и, конечно, террасу.

На террасе я заострил бы внимание и перешел к собравшимся на ней гостям с бокалами шампанского в руках.

Эх, будь я Стендалем! Уж я бы дал себе волю, как он, когда в начале “Красного и черного”, не жалея страниц, разглагольствует о городке Верьер, о фабрике набивных тканей, которая его обогатила, о мэре г-не де Ренале, о его шевелюре с проседью, его доме и саде, о массивных уступчатых стенах, которые он построил, о власти общественного мнения во французских городишках и т. д., прежде чем в конце четвертой главы представить нам наконец главного героя, Жюльена Сореля.

Но я не Стендаль. И не настолько увлекаюсь реализмом. Скажу больше: я ненавижу реализм, так же как ненавижу свадьбы.

Да, свадьбы я ненавижу.

Никогда не понимал, что за радость с балаганным задором размахивать салфетками, а под утро, обвязав голову галстуком, горланить “Озера Коннемары”.

Кроме того, каждая свадьба напоминает мне о моей собственной. Я ведь тоже был женат, хоть следователю об этом не говорил. Моя свадьба проходила в Венеции, в церкви Санта-Мария-деи-Мираколи. Получить разрешение венчаться там было нелегким делом, для этого пришлось выполнить кучу формальностей, в том числе нам обоим дать письменное обязательство. Я в своем написал, что не знаю точно, верю я в Бога или нет, но готов помолиться о том, чтобы Он был. Зато я твердо верил, что та, на ком я собирался жениться, – это женщина моей жизни, моя суженая, если такое бывает. Вот почему я хотел скрепить нашу любовь торжественной и священной церемонией церковного брака. В тот день моя невеста подошла к алтарю с цветочным венком на голове, под звуки Ave Maria Шуберта. Мои свидетели опоздали: один перепутал время, другой не попал на самолет. После венчания мы с женой вступили в зал ресторана на островке Сан-Серволо, нас встретили дружескими возгласами и песней Sarà perchè ti amo[40]. Еще позже, среди ночи, мы танцевали вальс на пустой площади Сан-Марко. Жене было больно ходить на высоких каблуках, мне жали новые туфли. В гостиницу мы вернулись босиком, держа туфли в руках. Любовь – это очень просто, чтобы сказать об этом, не требуется никаких замысловатых фраз: то был счастливейший день в моей жизни, вот и все.

И возможно, как раз в тот час, когда я сидел в кабинете у следователя, эта наша любовь пошла прахом. Рассказывать пришлось бы очень долго. Рассказывать, как я свято верил, что у нас будут дети, мы состаримся вместе, умрем в один день и наш прах развеют над Венецианской лагуной. Стройте, стройте планы на жизнь, чтобы она их расстроила. Но моя жена меня бросила, и от меня будто отрезали лучшую часть, отрезали, отпилили, когда она ушла, а это случилось за несколько дней до двухлетия нашей свадьбы и за несколько дней до свадьбы Тины.

Итак, я приехал к Барзакам в Бомон-де-Пертюи и в ожидании, когда начнется церемония, прогуливался в одиночестве среди олив и кипарисов, не ища себе компанию; настроение было паршивое, из друзей Тины я практически не знал никого, а из друзей Эдгара – только Адриена. Его коллегу. Того самого “пёсика”. Я все-таки прочел его рукопись – обветшалая академическая проза, такая пыльная, что не осилить без метелки, написано очень старательно, по-школярски, так ребенок, высунув язык, раскрашивает картинки и пуще всего боится заехать за линию, – прямо хочется наградить автора хорошей отметкой. А главное – в этой писанине не чувствовалось сердца. Настоящий писатель должен быть со своими героями мягок сердцем и сух глазом, у Адриена же сердце было черствым, а глаза на мокром месте. Я со всей доступной мне деликатностью посоветовал ему несколько лет подождать и работать, а потом представить другой роман; он же обиделся на мою искренность и упорно продолжал толкать этот. Я увидел его у Барзаков, а он притворился, будто меня не видит.

Погода портилась, я вернулся в вестибюль за шарфом и, проходя через парадный зал, осмотрел накрытые столы.

Их было двадцать пять, по десять приборов на каждом.

Тина, я уверен, предпочла бы выйти замуж по-быстрому, без всяких гостей, позвав в свидетели двух случайных людей с улицы, вместо этого на свадьбу пригласили не только близких родственников и друзей новобрачных, но еще и друзей их родных, каких-то старых тетушек, которых они сто лет не видели, каких-то четвероюродных кузенов, словом, седьмую воду на киселе, и – надо же – мне определили место рядом с Марго.