Абу Софиан частый гость у персов. Они угощают его, одаривают маленькими флакончиками дорогого розового масла из Ширы и много рассказывают о силе непобедимого войска их царя Хосрова. Персы также не забывают сказать, что царский дворец в Ктесифоне намного великолепнее и красивее, чем старая Византия.
От греческих торговцев слышишь противоположное. Они тоже добиваются благосклонности арабских племен, но здесь излюбленный подарок гостю — чеканное оружие. Эти персы, что же думают, если они завоевали Южную Аравию, то весь мир принадлежит им? Купцы из Мекки не хотели бы создавать о себе неправильного мнения! Греческий император в Византии терпит персов до поры до времени. Однако если они получат больше свободы, тогда император протянет руку и сотрет с лица земли персидские войска, загонит их в море. Неужто господа из Мекки никогда не были в Византии, центре мира?
Абу Софиан слушает как персов, так и греков, и с одинаковым спокойствием засовывает предложенный ему греческий кинжал за пояс, в то время как уже запасся бутылочками с персидскими благовониями. С тех пор как он себя помнит, персы враждуют с греками, а Мекка выигрывает от этого, так как, пока закрыта греко-персидская граница, вся торговля с юга на север проходит через Мекку. Те немногие годы, когда два великих соседних народа жили в мире, были трудным временем для купеческих домов корейшитов. Об этом думает Абу Софиан, когда уверяет персов, что желает великому царю Хосрову счастья и побед — и в то же время заставляет греков поверить, что Мекка ничего не хочет больше, чем полной победы греческому войску. И никто не обманут, действительно он желает победы и удачи то одним, то другим. Иначе как бы тогда смогла война тянуться так долго?
На высокогорбом верблюде едет медленно по улице старый мужчина, его кожа такая темная, что даже нельзя понять, кто он, араб или химярит с юга. На груди лежит окладистая белая борода, коричневая хламида из верблюжьей шерсти почти не прикрывает скрещенных голых худых ног. Беспорядочная толпа эфиопов окружает, восторженно крича, его животное.
— Кто это? — спрашивает Абу Софиан, заинтригованный уважением к наезднику и оскорбленный громким шумом его сопровождения.
— Разве ты не знаешь? — иудеи из Чаибара объясняют ему. — Это Бен Сайда, христианский епископ Недшрана!
Старый наездник останавливает своего верблюда и говорит, нагнувшись вниз, несколько слов своим сопровождающим. Абу Софиан не слышит, что он говорит, но видит ликование в ответ на это.
Епископ выпрямляется в седле. «Именем трижды единого Бога! — кричит он. — Ихиенем Отца, Сына и Святого духа!»
— Эй! — кричит один араб, еле стоящий на ногах от выпитого финикового вина. — Отец, Сын и Святой дух! Это же три Бога, епископ! Три Бога, а не один!
Некоторые бедуины, стоявшие на краю улицы, подхватили сказанные слова: «Трем богам молятся христиане, вы только послушайте! Епископ сам это сказал!»
— Бог один! — рычит темнокожая толпа вокруг наездника верблюда. — Триединый Бог!
И вот уже столкнулись эфиопы с бедуинами, дерутся и катаются со своими противниками в уличной пыли.
Епископ смотрит на свою униженную свиту, но и это не мешает его спокойствию. «Если те люди не хотят услышать, — сказал он себе, — хватит других, чтобы занять места этих!»
Тут он был прав, так как когда дерущиеся отдалились, сразу же пришли другие слушатели из своих палаток и столпились вокруг верблюда.
Абу Софиан узнал слепого Барака, двоюродного брата Хадиджи, который пытался дотянуться до верблюда.
— Я крещеный христианин, епископ, — повторял Барака, — я христианин, епископ!
Но епископу нет до него дела.
— Христиане, — начинает он проповедь, — сын девы Марии…
Огромного роста бедуин из рода Кинана стоит здесь, опершись на свое копье, и смеется: «Христиане молятся бабе!» Он поворачивается и хватает хрупкую темнокожую рабыню, которая как раз появилась из открытых дверей палатки. «Молиться бабам! Я тебе сейчас покажу, епископ, для чего нужны бабы!»
Но епископ не удостоил его взглядом.
— Христианами называются многие! — продолжает он. — Однако как можно узнать истинного христианина? Вы можете узнать их по нашему святейшему завету: возлюби врага своего!
Уже стоит Абу Софиан прямо рядом с коричневым верблюдом, хватает рукой поводья. «Прекрати это! — говорит он. — Базарная улица Окадха не самое лучшее место для твоего учения о любви к ближнему! Иди в Сирию! Проповедуй там бабам и монахам!»
— Что знают монахи о любви? — кричит чей-то грубый голос сзади.
Абу Софиан поворачивается к крикнувшему, но не может отыскать его в толпе. Он думает о том, что узнал в Дамаске и Хамзе, и смеется: «Здесь кто-то путает христианских монахов с евнухами при византийском дворе!»
Издевательский смех. «Послушайте меня, послушайте меня, — кричит толстый египтянин, — я был в гостях в монастыре в Антиохии…» Он не может продолжать, так как в тот же момент из-за угла глиняной стены бодрой рысью выезжает некто верхом на осле. Христианин ли он тоже или из какой-нибудь другой секты? Едва заметил его епископ, и сразу же его лицо исказилось гневом.