Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Ему нелегко говорить с такой твердостью. Он знает: слова Абу Софиана не были пустой угрозой… Не освободил ли Бог его только что от груза прошлого и не обещал ли ему новую жизнь? Тогда обманывал Бог? И тихо, чтобы успокоить Абу Бекра и себя, он рассказывает легенду о семи юношах, почитавших одного всемогущего Бога христиан и прятавшихся в пещере. Они уснули, а когда проснулись, то уже прошло триста лет и еще девять. Где были их преследователи? Уже давно приготовил сатана им жилище в аду.

— Эй, Могира! Это пещера!

Громкий голос крикнул это прямо у входа в пещеру. Оба беглеца прижались к стене, затаили дыхание.

— Они могут быть здесь!

— Достаточно ли большая пещера, чтобы спрятать двоих мужчин?

— Достаточно! Кховайлид! Подойди сюда! Один я не пойду!

— Он боится двух глупцов! Подожди! Я уже иду!

Сердца обоих беглецов забились так громко, что это можно было услышать.

«Молиться! — думает Мухаммед. — Молиться!» Но он не может сделать этого.

Второй голос — не Абу ли Софиану он принадлежит? «Ты сам глупец, мой друг! Разве не видишь паутину перед входом в пещеру и пару голубков, что сидит на яйцах? Перестань! Не раздави яйца! В эту пещеру с неделю не ступала нога человека. Если они бежали в этом направлении, то их надо искать только там, по ту сторону дюн».

Голоса стихают и исчезают. Дуновение ветра приносит с собой теплый легкий песок с дюн внутрь пещеры.

Мухаммед и Абу Бекр не могут пошевелиться и не знают, что их еще сковывает: страх или потрясение от спасения?

— Молись, — шепчет Мухаммед. Он поднимает руки над головой, сложенные чашей. — Я молил о милости, Ты подарил мне ее!

Он кладет руки на лоб и сгибается в поклоне: «Ты благословил меня».

* * *

Уже спустились сумерки, когда наконец тихими, осторожными шагами они отважились пройти до выхода в пещеры.

Красным цветом горит западное небо. Перед пещерой рядом с порослью дрока, скрывающего наполовину вход, сидит в гнезде пара серых диких голубей — тоненькая паутина тянется от одного края скалы к другому.

«Сеть паука… — шепчет Мухаммед, — любовь голубя… Чудо всемогущества Божьего, чудо каждодневной жизни, сотворенное для нас…»

* * *

По пустыне скачет Малик, герой;
мягко качается он в такт шага своего верблюда,
мягко, как мать качает свое дитя.
По пустыне скачет Малик,
опустив копье, меч в ножнах.
В оружии он не нуждается.
Демоны пустыни прячутся от одного его взгляда.
По золотистым песчаным холмам скачет Малик…

Несколько часов, не прекращая, постоянно одним и тем же тихим голосом, в одном и том же ритме пел Абу Бекр песню о Малике, храбреце из племени бедуинов. Когда стих подходил к концу, он выдумывал новый или начинал сначала.

Оба верблюда привыкли к пению, и как только Абу Бекр прекращал петь, их шаг становился медленным, неритмичным, и они старались, опустив головы и натягивая поводья, чтобы ухватить ртом те немногие солеросы, что росли в беспорядке там и здесь между каменными глыбами.

Однако когда Абу Бекр снова начинал петь, они вытягивали стройные шеи и под их мозолистыми подошвами начинал пылиться песок.

Верблюдица, выбранная Абу Бекром для Мухаммеда, привыкла шагать во главе каравана, и когда Абу Бекр пытался ехать рядом с пророком, в несколько прыжков обретала она вновь потерянное преимущество.

— Животное умнее, чем я, — сказал Абу Бекр довольно. — Оно знает, что его хозяину принадлежит превосходство, а мы должны следовать за ним.

Превосходство! — Мухаммед ни словом не возразил своему другу, как будто вообще ничего не услышал. Но он слышал их и воспринял со всей горечью, которую они в себе на этот раз заключали: предводитель человеческих душ, ведущий к Богу, не обязательно должен быть и вожаком по пустыне.

Все караванные пути были для него заказаны, каждая палатка какого-нибудь бедуина могла скрывать предателя и ее следовало избегать. Помощи можно было ждать только из двух мест: от созвездий на небе, указывающих правильный путь, и молитв, помогающих собраться с духом.

Тяжело в колышущемся седле верблюда под палящим солнцем вспоминать слова откровения. Глаза горят, лоб иссушен, и ты больше ни о чем не в состоянии думать, кроме как без перерыва одни и те же слова: «Ла Аллах билл’Аллах… нет Бога кроме самого Бога».