Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Вскоре после восхода солнца лазутчики принесли сообщение, что Абу Софиан снова отклонился от привычного пути и хотел открыто вести дальше караван западнее, огибая Бедр, ближе к дюнам побережья. И во всех тех, кто ратовал за то, чтобы дать каравану пройти и выступить против войска корейшитов, зажглось раскаяние из-за этого решения. Если быть довольно быстрым и отрезать путь каравану? Если бы можно было вернуться в Медину с добычей, прежде чем войско из Мекки успеет оглянуться? Но все равно, когда Омар это взвесил про себя и обдумал, должен ли он сказать об этом пророку.

Шпионы объявили о приближении врага.

Три шпиона объявили об этом: не только мусульмане, ведшие наблюдение с самого высокого песчаного холма, но и коршуны сообщили, кружа над приближающимся войском. Черные точки на чистом голубом фоне неба точнее, чем данные лазутчиков, указывали как далеко находился враг. И мальчишки Бедра сообщили это, забираясь на крыши своих голубятен и даже на кроны пальм, срывая одежду с тела и развевая ее по воздуху в знак того, что они высмотрели противника.

И тут в первый раз последователи Мухаммеда позволили лететь «орлу», черному знамени, под которым собрались те, кто страдал за веру.

В войске мекканцев скользнула мысль начать бой сразу, вопреки всем древним обычаям, не разжигая перед этим речами и песнями мужество и боевой дух и не запугивая противника. Разве заслуживали того эти перебежчики, эти предатели, чтобы проводить битву с ними как раньше рыцарские родовые турниры? И не было ли и без того ожесточение обоих сторон достаточно огромным, чтобы еще и разжигать его? Да и враг не был равен им по силе. Три двоюродных брата Абу Софиана, трое мужчин из рода Омайя, поскакали на расстояние выстрела из лука к врагу, считали, оценивали, сообщали: пророк не мог собрать около себя более трехсот мужчин. Было лучше всего начать битву сейчас.

Но когда войска стали сближаться, то тут показалось, что древнее предание сильнее, чем рассудительность.

Не стоит ли в первом ряду мусульман Абу Бекр?

— О Абу Бекр, хитрый шакал! Я сорву тюрбан с твоей головы, тюрбан, под которым ты прячешь свои острые лисьи уши! Больше никого не нашел в Мекке, кого можно было бы обмануть, и поэтому покинул ее?

— Омар эль’Ади, темнокожий сын негритянки, теперь ты скачешь на лошади, которую, должно быть, украл где-нибудь! Сегодня вечером ты будешь радоваться, если найдешь вход в нору тушканчика, чтобы спрятаться в ней!

Абу Бекр молчит, ругательства противника перед битвой не значат для него ничего, так что он вряд ли их слышит, а молчит потому, что раздумывает, как бы на них ответить. Однако вспыльчивый Омар поднимается в стремени и орет врагам:

— Кто это говорит? Мужчины дома Омайя! Омаяды показали себя только денежными менялами, это все что они могут, ха! Как обменивают греческие золотые динары на персидское серебро, а потом на эфиопские золотые монеты? Мы боимся Омаядов только за счетным столом. А не с оружием!»

Издевательский смех становится громче, и не только в рядах мусульман, но и там, среди мекканцев. Дом Омайя нажил состояние благодаря искусным пересчетам чужеземных монет — событие, оставшееся навсегда непонятным для тех из их земляков, которые считали медленнее. Им не оставалось ничего, как только завидовать.

Три сына Омайя дома и не стали терпеть насмешек. Они пробрались в первый ряд и осадили своих лошадей прямо перед врагом. «На поединок! — кричали они. — Вы должны познакомиться с оружием Омаядов!» Три воина из Ятриба выступили вперед: «Вот мы! Прямо перед вами, Омаяды!»

— Нет! — заорали те. — Что нам за дело до вас? Возвращайтесь домой и растите лук, вы, крестьяне Ятриба! С беглецами из Мекки хотим мы драться, с предателями, с проклятыми глупцами, побежавшими вслед за Мухаммедом!

Двадцать или тридцать беглецов бросили свои длинные копья наземь и поспешили туда, зажав в кулаках обнаженные сабли: «С нами вы хотите иметь дело? Вот мы, здесь!»

Трое выступили вперед, стали грудь с грудью с Омаядами, прежде чем успели выйти все остальные. Кто они? Омар покусывает губу, он не был достаточно быстрым. Его рукоять сабли затупилась в седельных петлях, и поэтому другие опередили его. Кто же они? Пот течет по их лицам, солнце жжет их искаженные лица, людей нельзя узнать… Все же, одного из троих узнать можно: это Али! Али, чье лицо не раскраснелось от жары, чье дыхание не участилось, который держит свою саблю в правой руке, а в левой у него кинжал… Большие сонные глаза смотрят перед собой почти скучающе, кажется, что он не обращает внимания на движения врага, будто размышляет о своих собственных. И все-таки он первым поражает противника, который истекая кровью падает на песок.

Крики боли проносятся по рядам мекканцев, — но клинок замешкался лишь на секунду — тут же нож мусульманина вонзается ему в горло…

Третий Омаяд победил своего противника, однако прежде чем он нанес ему последний удар, рядом с ним появился Али, оттащил его назад и перерезал сонную артерию.