Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Почему-то христианские священники легче принимали его в свой круг, чем раввины. По взглядам он стоял гораздо ближе к первым, чем ко вторым. Его дом, особенно под конец жизни, превратился в своеобразный теологический клуб, и по временам его заполняли епископы, как Атенеум в день регаты. Теология предоставляла прекрасный способ уйти от действительности 1930-х годов и от забот об ухудшающемся здоровье. Для Монтефиоре Бог, Иисус, Троица, этот мир и иной были элементами приятной беседы, и священники в гетрах вокруг были не просто людьми, которые разделяли его интересы, но и близкими друзьями. Среди них его глаза загорались, а при мысли о злободневных событиях мрачнели.

Сначала он никак не мог поверить, что Гитлер – нечто большее, чем мимолетный феномен, и что Германия, его любимая Германия, его духовный дом, на языке которой он говорил, чьей культуре поклонялся, которая была для него и его сына источником столь многих счастливых воспоминаний, совсем сошла с ума. «Хрустальная ночь», Аушвиц, холокост лежали впереди. Ему повезло, что он не узнал о худшем и мирно угас во сне в июле 1938 года.

Лежа на смертном одре, он позвал своего друга, преподобного У.Р. Мэтьюса, декана Святого Павла, чтобы тот провел службу.

«Эта привилегия меня смутила, – позднее признался декан, – ведь он был глух, и приходилось кричать, чтобы он хоть что-то расслышал, и мне было трудно молиться словами, которые не подразумевают никакой христианской веры».

И тогда они пришли к компромиссу. Они вместе прочитали «Отче наш» – против молитвы не мог возразить даже ортодоксальный еврей – декан в полный голос, а умирающий шепотом, один обращался к одному Отцу небесному, а другой – к другому.

Глава 25 Кармель и Токстет – Герберт Сэмюэл

Зал палаты общин разрушили немецкие бомбы во время Второй мировой войны, но палата лордов в другой части Вестминстерского дворца осталась почти невредимой и до сих пор находится почти в том же самом виде, в каком Барри построил ее в 40-х годах XIX века, – великолепный образчик викторианской готики с высоким сводчатым потолком, темными балками и витражами. На красных плюшевых сиденьях восседают седовласые лорды, которые кажутся ровесниками самого здания.

У этой палаты было много критиков, которые затем полюбили ее как место. Герберт Сэмюэл, который в молодости призывал к ликвидации палаты лордов, со временем стал одним из ее главных украшений. Он озарял любую тему, к которой прикасался, и даже в глубокой старости его голос оставался сильным, а мысли – мудрыми. Семитские черты внешности, которые были не слишком заметны в былые годы, к этому времени стали бросаться в глаза. Тон и манера речи были английскими, принадлежали Оксфорду, Баллиол-колледжу, но было в нем что-то от восточного волхва, будто в конце своих дней он возвратился к архетипу своего народа.

Герберт Луис Сэмюэл родился в Ливерпуле в ноябре 1870 года. Его отец Эдвин приходился старшим братом Сэмюэлу Монтегю, но из двоих был более осторожным, менее динамичным и не столь дальновидным. Когда младший брат при помощи родных открыл небольшой банк на Леденхолл-стрит, старшего посадили туда в качестве сдерживающего фактора. Но вышло наоборот – Эдвина унесло вслед за братом в их обоюдной выгоде. Когда Эдвин умер в 1877 году в возрасте пятидесяти двух лет, он оставил наследникам более 250 тысяч фунтов.

Семья к тому времени уже переехала в Лондон, в большой дом в Кенсингтон-Гор, но смерть Эдвина заставила перебраться в более скромное, но само по себе отнюдь не скромное жилище в Кенсингтон-Пэлис-Гарденс. В то время несколько магнатов из Родни имели дома на, как говорят сегодня, «улице миллионеров». Эдвин оставил четырех сыновей, из которых Герберт был младшим, и одну дочь, и Сэмюэл Монтегю стал их опекуном.

Старший сын Стюарт сменил отца в качестве партнера в семейном банке и дядю в качестве члена парламента от Тауэр-Хэмлетс от либеральной партии. Усердный, но непримечательный, он просидел в палате четыре года и ушел в отставку в 1913 году. Он интересовался тюремной реформой, заседал в комиссии по реорганизации психиатрических лечебниц и состоял в советах правления множества больниц и бесчисленных синагог. Само его присутствие как бы усиливало достоинство любого занимаемого им поста. В 1912 году его сделали баронетом за служение во благо общества.