Влюбленные

— Я не упаду, — девочка тихохонько повела плечиками, освобождаясь от поддерживающих ее рук.

— Как тебя зовут?

— Разве вы не слышали?.. Натой. А еще папа меня называет Натальей Константиновной. Это если у нас есть гости и у папы хорошее настроение.

Девочка говорила рассудительно, слова произносила отчетливо, как обычно говорят дети, недавно научившиеся связной речи.

— Натальей Константиновной? — без тени улыбки переспросила Нина, сделав ударение на отчестве.

— Да… Вы меня где-то уже видели?

— Нет, не видела.

Они смотрели друг на друга, девочка — с настороженностью, Нина — как бы узнавая в ней что-то близкое, родное и навсегда потерянное.

— А вот и я! Быстро?

Мужчина вернулся раскрасневшийся, с брызгами в курчавых волосах. И как не упорствовала Нина, он усадил ее к столику, достал из чемодана всяческую снедь, шумно разговаривал, стараясь вывести ее из состояния отрешенности.

К вечеру купе укомплектовалось полностью — вошла женщина лет тридцати пяти, высокая, с приятным, чем-то озабоченным лицом. Ее трогательно и бережно провожал муж, очкастый, в сером игольчатом пальто с поднятым воротником: шел мелкий дождь.

— Все будет отлично, — говорил он. — И пожалуйста, будешь ложиться спать — опусти штору, а еще лучше — головой к двери. Не простудись!

Поезд тронулся, а он все еще был в вагоне. Поцеловал жену, точно клюнул своим крупным толстым носом, выскочил на ходу и еще долго бежал возле окна.

Женщина положила чемодан на полку, но в купе не вошла. Села в коридоре на откидной стульчик, закурила. Под глазами у нее были коричневые дуги.

Следующую ночь Нина спала крепко. Но где-то за полночь, возможно, уже под утро, проснулась от приглушенного разговора в купе. Открыла глаза. Темно, синеватый свет сверху, чем-то сразу же напомнивший зимнюю звездную ночь.

Разговаривали седовласый мужчина с новой пассажиркой. Брюнетка с собачкой спали, обе свернувшись калачиком под одним одеялом, безмятежно спала и девочка, а отец сидел возле нее. Большой и грузный, он не мог поместиться с ней на одной полке и решил бодрствовать.

— Займите мое место, — предложила женщина.

— Что вы, что вы? — он протестующе махнул рукой.

— Я все равно не лягу.

— И напрасно. Почему вы не хотите лечь?

— Не заснуть. Только измучаюсь. Как сладко спит ваша девочка… — с нежностью проговорила женщина и, помедлив, точно выдохнула: — А вот у нас нет ребенка…

— Отчего так? Извините за бестактный вопрос.

— Да тут и нет ничего бестактного. Вопрос обыкновенный, житейский. У меня и у мужа сложная работа в исследовательском институте. Загружены до предела, — говорила она привычно, заученно, а закончила просто, будто жалуясь: — А ребенка нам очень хочется иметь. И мне, и мужу. Да вот… все откладываем с году на год.

— И напрасно. Я вот дооткладывал — дедушкой называют. А причины у меня были те же: работа, наука. Крупными стройками заправлял, жизнь кочевая. Не скажу, что жил аскетом. Все было: и любовь, и просто женщины, которые нравились. Но без подлости, без обману. Заключали, так сказать, полюбовный союз и расставались без слез. Один только раз… Ну да уж слушайте, коли начал! Все равно нам с вами, я вижу, не спать. — И мужчина широкой ладонью потер себе бугристый затылок. — В войну это было. Командовал я саперами. Когда отступали — взрывали, а тут начали восстанавливать. Главным образом — мосты. Задержались как-то в белорусском городке, встали на квартиры. И познакомился я там на вечеринке с одной вдовушкой. Еще до войны она мужа схоронила. Сошлись мы быстро, легко, будто давно знали друг друга, и я перешел на житье к ней. Все хорошо, но заканчиваются наши работы — и надо уезжать. На запад, ближе к Польше. Она просит: «Возьми меня с собой! А если нельзя — вернись, буду ждать!» Не поверил я в ее чувство, в ее слова… «Ну, тогда дай мне на память фотографию, я ее буду хранить всю жизнь!» Усмехнулся я — «всю жизнь»… Нашла простачка. Слова-то какие говорит, будто из старинного романа. Но фотографию ей дал. И вот прошли годы, я постарел и, честно скажу, все призабыл: и городок тот, и вдовушку. Снова работа, броски с места на место… Отдыхаю как-то в Сочи. Иду к морю, спускаюсь по лестнице, а навстречу — экскурсанты. Прохожу мимо, но вдруг отделяется от той группы женщина — полненькая такая, глаза близоруко сощурила и глядит на меня. «Константин Михайлович?» Да, говорю, с кем имею честь?.. «Не узнаете?» И тут она называет тот городок. А!.. Ну, поздоровались, гляжу я на нее — женщина здоровая, не страдающая, не высохшая от любви, и стало мне весело. Смеюсь и спрашиваю: «А помните, вы говорили, что будете всю жизнь хранить мою фотографию?» «Да, конечно». Открывает сумочку, перебирает в ней что-то… И вы подумайте — достает!.. Показывает мне, а сама плачет. Ой, как мне горько стало! Горько и стыдно!.. Вот вам и старинный роман. Старые-то романисты тоже не все сочиняли. Десять лет, выходит, я мучил зря хорошего человека и сам жил пеньком… — мужчина сокрушенно вздохнул.

— Теперь она ваша жена? — тихо спросила женщина.