Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

—  Конечно… конечно… Он славный человек, правда, немного завистник, к тому же без ума от своих усов. Ме­ланхолическая личность, но он крепко держится за нить, именуемую Ришелье. У меня, впрочем, тоже кое-какие сложности в связи с вашим знаменитым кардиналом. Я не хотел, чтоб он трогал Вальтлин. Но он не послушался. Я запретил ему вступать в союз с Густавом-Адольфом. Он бросился в его объятья. Впрочем, пренебрежем этим. Он человек решительный и по-своему мудрый.

Урбан VIII на минуту задумался.

— Необходимо добиться, чтоб он вновь обрел сон. Затем папа продолжал:

— Я уже говорил вам об опасностях. Только мы с вами знаем о договоре. Так что храните тайну. Подумайте, ка­кую выгоду могло б из этого извлечь какое-нибудь герцог-

ство, я не говорю Миланское или какое-нибудь ледяное царство, я не говорю Россия. Повторяю: они могли б из­влечь выгоду, зная наперед свою судьбу. Если вы встретите француза, немца, испанца или англичанина, мирно про­должайте свой путь: они представители тех великих наций, что пляшут одну и ту же кадриль. Если вы встретите чело­века с берегов Балтики, голландца, мавра — обнажайте шпагу и бросайтесь вперед, чтобы предупредить нападение. Этим людям нужна будет ваша жизнь, чтоб завладеть пап­кой.

Д'Артаньян затрепетал. Голос Урбана VIII звучал ме­таллом веков. Новый Иисус Навин возвещал крушение стен, разделяющих народы, которые наблюдают друг друга пока лишь в. щели.

Папа заговорил тише и доверительнее:

— Универсальный договор о мире содержит семнадцать тысяч двести различных статей. Меньшим количеством нам было не обойтись. Следовало предусмотреть все: угаса­ние и крах династий, появление новых ересей, возникнове­ние несуществующих пока держав и их притязания, кото­рые предстоит удовлетворить, осушение некоторых морей, что даст людям великолепные угодья, искусственный по­ворот рек, отчего возникнет один огромный поток, цирку­лирующий по кругу, обширные скважины, пробитые в не­драх вселенной с целью добыть оттуда подземный огонь, создание летательных аппаратов еще более тяжелых, чем тот, который построил наш дорогой друг Пелиссон де Пе­лиссар и могущих домчать до лунного диска четыре персо­ны: старца, юношу, женщину и ребенка, — все это вполне естественно и даже менее сложно по устройству, чем хлеб­ное зернышко.

XV

МУШКЕТЕР И ПАПА

Д'Артаньяна ошеломила грандиозность начертанной перед ним картины.

— Название этого договора звучит лучше всего по-ла­тыни. Вы знаете латынь?

— Нет, ваше святейшество. Знаю лишь наизусть Peccavi.*

И д'Артаньян вновь опустился на колени перед Урбаном VIII, лепеча дрожащими губами смутные звуки. Миледи — бледная, в мерцающем ореоле, кровавая, ледяная, полная ненависти, без головы — промчалась перед его взором.

— Дитя мое, ваши грехи могут быть лишь грехами сол­дата. Солдаты и люди, посвятившие себя искусству, имеют право на отпущение грехов.

Д'Артаньян потупил голову. Лишь мужчины умеют плакать.

— Вы ни разу не поверяли свой грех исповеднику?

— Его преосвященство отпустил мне грех четырнадцать лет назад.

Папа не мог сдержать гримасы:

— Этот влезет повсюду!

Но профессиональный навык возобладал, и Урбан VIII, совершив мысленный прыжок, перешел прямо к сути и громко произнес:

— Преступление?

— Да,

—  Месть?

—  Да.

— В одиночку?

— Нас было пятеро.

— Женщина?

Не смея ни слова сказать вслух, д'Артаньян кивнул.

— Шпага? Пистолет? Что еще?.. Урбан VIII провел рукой по своей шее.

—  Топор? Вот оно как. Бедное существо… Отвратитель­ное существо, не так ли? Топор подходит более всего. Один­единственный удар? Выходит, знаток дела, палач. Я пола­гаю, это понравилось Ришелье. А туловище? Погребли?

—  Спустили по реке…

Д'Артаньян говорил с большим трудом. Пот крупными каплями катился со лба.

— Полагаю, эта женщина заслужила свою участь. Вы­ходит, это не преступление, а мера защиты, однако событие омрачает ваши ночи. Я освобожу вас от терзаний.

* Грешен (лат.).

Папа сотворил крестное знамение над головой мушке­тера и произнес несколько слов по-латыни.

— Недурная молитва. Я горжусь тем, что сам ее соста­вил. Поднимитесь.

— Да благословит вас небо, ваше святейшество, за то, что сочли меня достойным вашего поручения.

— Вы известны в Европе, господин д'Артаньян, особен­но после вашего путешествия в Англию в 1625 году. Я велел, чтоб мне сообщили подробности. Это произошло на второй год моего понтификата, однако в памяти все сохра­нилось.

Д'Артаньян покраснел.

— От меня ускользнули лишь две-три детали. Поясни­те, пожалуйста. В этой гостинице, в Амьене, слуга, которо­го звали Гримальди…

— Гримо, ваше святейшество.

— Раскроили ему череп рукоятью вил или же граблями?

— К сожалению, вилами.

— А граф де Вард, был он пронзен трижды или четыреж­ды вашей шпагой?

— Четырежды, ваше святейшество.

— Живой человек, пригвожденный к земле подобно кукле! Сколько ему было? Сорок два? Теперь этого уже не узнаешь. Объясните мне, почему эти четыре удара шпагой не тревожат вашу совесть. Я напишу на эту теме соответст­вующее двустишие.

— Служение королеве.