Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

— Мне хотелось узнать, по плечу ли вам опасные путе­шествия?

— Опасные, монсеньер? Брови д'Артаньяна вздерну­лись в три раза выше.

— Что же вы не отвечаете?

— Поручение, монсеньер, всегда поручение. Опасность является после, если это угодно Господу.

—  И вы не пытаетесь уйти от опасности?

—  Это опасность уходит от меня.

Истинно гасконское хвастовство вызвало у кардинала улыбку. Он отхлебнул глоток того самого бульона, матери­альную суть которого предоставлял Ла Фолену, довольст­вуясь лишь самой эфемерной субстанцией. Затем перевел задумчивый взгляд на д'Артаньяна и — сколь ни странно — во взгляде мелькнула теплота, словно он, повелитель Франции, которого ждет смерть, впервые увидел настоя­щего француза.

Ришелье вышел из раздумья.

—  Сохранили ли вы свое честолюбие?

—  Честолюбие, монсеньер?

—  Видите ли, вы из породы тех, кого призывают лишь в крайнюю минуту. Если опасность, им угрожающая, ни­чтожна, люди вашего склада прозябают в скуке.

Д'Артаньян принял похвалу кивком головы.

—  Есть у вас привязанности в Париже?

—  Ваше преосвященство знает привязанности человека удачи: два-три солдата, которые прощаются с ним, нс зная, настанет ли миг встречи.

—  Никакой женщины?

—  Никакой.

—  Это существенно.

—  Никакой, кроме мертвой.

Казалось, невидимая дрожь пробежала по воздуху от мушкетера к министру, и зловещая тень миледи скользну­ла по комнате.

Мушкетер тряхнул головой. Министр опустил веки.

—  Какое везение, сударь, жить без женщин! Как легко вы чувствуете себя в седле! С уст кардинала сорвался не­обычный отрывистый смешок и перед д'Артаньяном всплы­ла странная картина: близкие Ришелье люди уверяли, что в минуты страха ему случалось бегать вокруг бильярда, испуская конское ржание*.

—  Считайте себя в бессрочном отпуске. Таково повеле­ние короля.

* Это обстоятельство удостоверяет Палатинская принцесса. (Прим. ав­тора).

— В отпуске?

— У вас есть возражения?

— Простите, монсеньер, но мне казалось, со стороны Перпиньяна изрядно несет порохом.

На лице кардинала мелькнула пренебрежительная ус­мешка.

— Вы считаете, Перпиньян достоин вас?

И, ощутив проблеск интереса, вызванный похвалой, его преосвященство продолжал:

— Осада! Неужели в вашем возрасте вы жаждете еще одной раны? Если вы совершите то, чего я от вас ожидаю, шевалье, я сделаю вас графом, женю на богатой женщине, которая нс пикнет при этом. На деньги этой женщины вы снарядите полк и станете в первой же кампании бригадным генералом. Вам тридцать пять лет. Вы кончите, по меньшей мере, генерал-лейтенантом. Чего еще желать вам в жизни?

— Монсеньер, это или слишком много, или слишком мало, потому что это означает: поручение невыполнимо.

— Этого нс было сказано, когда в один прекрасный день в обществе двух-трех друзей вы поскакали в Кале.

Намек на подвески королевы, брошенный тем самым человеком, который был в ту пору злейшим его врагом и который искал теперь его поддержки, заставил покраснеть нашего гасконца.

— То, что вы совершили тогда для королевы, вы можете совершить теперь для особы не менее благородной, но го­раздо более долговечной.

— Для Франции! — пробормотал д'Артаньян.

— Быть может, еще более значительной, — вполголоса отозвался кардинал. Затем он добавил:

— Выбрать необходимые средства предоставляется вам самому. Вот вам мои инструкции. И вот моя подпись, чтоб обеспечить вас экипировкой. Возможно, данного вам сна­ряжения окажется недостаточно. Мчитесь вперед, как мол­ния, выказывая рвение. Но может возникнуть задача и потруднее: затаитесь, как мертвец, если в этом будет необ­ходимость. Держите.

И он протянул мушкетеру тяжелый запечатанный конверт.

— И вот средства. — Он указал на мешок у изножья кровати. — До свиданья, сударь.

Д'Артаньян склонился перед этой бледной тенью, кото­рая, казалось, устремилась в будущее, и вышел. В мешке было пять тысяч экю.

IV

КАК ПЛАНШЕ ПОКУПАЛ МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ…

Д'Артаньян был человеком действия, но его преосвя­щенство произнес роковое слово, и это слово было «зата­итесь».

Тараскон кишел королевскими и кардинальскими шпи­онами. И каждый шпион был наделен двумя глазами. К каждый из этих глаз, сам по себе мог совершить две вещи: как бы взвесить на кончиках ресниц полученный от Ри­шелье кошелек и одновременно проникнуть зрачком в над­пись на толстом конверте, который был на попечении д'Ар­таньяна.

И потому мушкетер считал, что всего надежнее дове­риться своей лошади, которая устремилась навстречу солн­цу по пути в Арль.

От Тараскона до Арля четыре лье. Иначе говоря, часо­вая прогулка под бренчание экю и под перезвон собствен­ных мыслей.

При въезде в Арль раскинулась ярмарка и подле ярмар­ки была лужайка, где привязывали лошадей.

Наш гасконец расположился на траве. Поскольку он не подозревал свою лошадь в симпатии ни к роялистам, ни к кардиналистам, он, не торопясь, вскрыл конверт.

В этом конверте заключался другой, на котором было написано: «Вскрыть в Риме первого августа».