Вместе с комиссаром

— Это Тамара Жизневская, знакомьтесь. Волком рекомендует ее на твое место… Она культпросветучилище окончила.

Я прямо остолбенел, не понимая, за что, за какую провинность меня снимают, но секретарь волкома меня тут же успокоил:

— А тебя волком рекомендует председателем сельсовета. Скоро выборы. Надеемся, что твои односельчане поддержат нас, ведь они тебя хорошо знают…

Я думал, что мне сказать. С одной стороны, мне это было по сердцу, меня выдвигают на ответственную работу, но, с другой стороны, немножко жалко было того, что хочешь не хочешь, а придется расстаться и с юностью, и с ее забавами. Быть представителем власти — дело ответственное.

— Ну что задумался? — спросил меня Урбанович. — Вечером созовем сход. Все будет хорошо.

В тот же вечер в большом зале помещичьего дома состоялось собрание крестьян нашего сельсовета. Когда Урбанович, похвалив меня за хорошую работу как деревенского активиста, предложил выбрать председателем сельсовета, никто и возражать не стал.

— А не рано ли? — выкрикнул только из задних рядов подвыпивший Тимошка Сакун.

Но услышав: «Тебе бы лучше помолчать!» — осекся.

Так я и стал председателем сельсовета. Солидно носил в кармане гербовую печать и, раздобыв зеленый брезентовый портфель, каждый день ходил по окрестным деревням — делил землю, собирал страховку и налог, а вернувшись в сельсовет, подписывал акты гражданского состояния: и о бракосочетании, и о рождении. Чего не любил, так подписывать документы о смерти. Понятное дело: сам был молод и о смерти не думалось. И о какой там думать смерти, когда в избе-читальне появилась новая заведующая, Тамара Жизневская, и с каждым днем я убеждался, что после Анэтки она первая, и еще сильнее, задела мое сердце.

РЕВНОСТЬ И НАДЕЖДА

С должностью председателя сельсовета я освоился быстро. Многому научился в свое время у комиссара Будая, да и годы прибавили опыта. Но хотя мне нравилось каждый день решать какую-нибудь новую задачу, я немножко скучал по избе-читальне. Сколько там было и газет, и брошюр, и даже интересных книг.

А по правде говоря, я еще стал замечать, что мне каждый день хочется увидеть Тамару Жизневскую. Очень уж выделялась она среди наших деревенских девчат и по характеру, и по внешности. Беленькое личико с какими-то особенно привлекательными ямочками на щеках и белые частые зубки, открытые в улыбке, словно говорили, что Тамара никогда не грустит. Она была стройненькая, среднего роста, и, что бы ни надела, все было ей к лицу. Черная ли юбка с белой блузочкой, или кожаная курточка, или ловко повязанный красный платочек. И полные ножки в черных сапожках. Да и самое имя — Тамара — было ново. Таких еще не встречалось у нас в округе. Приехала она из уездного города, где отец ее работал на железной дороге. Выросла среди рабочей молодежи. Играла и пела в «Синей блузе» железнодорожного клуба. Это и потянуло ее в культпросветучилище, а затем, понятное дело, — наша изба-читальня. Она хорошо пела и неплохо танцевала, была еще большой выдумщицей, как говорится, мастер на все руки. Скоро привлекла к себе деревенских девчат и хлопцев. И видно было, что в деревне она не скучает.

Должность председателя сельсовета требовала, чтоб я вел себя более солидно. Я стал воздерживаться от танцев на вечеринках, но оградить сердце от юношеских чувств не мог. И когда по делам мне приходилось отлучаться из сельсовета на несколько дней, я начинал ощущать, что мне чего-то не хватает. Какая-то тревога, грусть временами овладевали мной, и, как ни странно, все это как рукой снимало, стоило мне встретиться с Тамарой Жизневской. Тут уж, несмотря на попытки сохранить солидность, я не выдерживал и включался в общее веселье.

Чем дальше, тем больше хотелось мне как можно чаще видеть Тамару. Даже самое имя, когда кто-нибудь его упоминал, вызывало у меня умиление. Я все реже и реже вспоминал Анэтку. И чувствовал, что причиненная ею боль исчезает. Самый образ первой моей любви постепенно тускнел. Я уже не собирался добиваться Анэтки, тем более что у нее росли две дочки от Осипа Осиповича. Но его я ненавидел по-прежнему.

Один лишь образ Тамары тешил меня теперь. И хотя я никому и ничем не выдавал своей заинтересованности ею, сама она, как каждая девушка, каким-то особым девичьем чутьем поняла, что мне небезразлична.

А может быть, и увидела меня как-нибудь, когда я темной лунной ночью один допоздна стоял, вернувшись с обхода сельсовета, на небольшом деревянном мостике возле мельницы. В домике за шлюзом Тамара Жизневская снимала у мельника комнату. Она спала там за белыми занавесками, а я вглядывался то в эти окна, то в белопенное течение под шлюзом и без конца мечтал. Может быть, из-за Тамары я начал увлекаться стихами о любви, которые попадались мне в книжках, а их советовала мне читать она. Вот и теперь, когда я стоял в задумчивости, как-то сами собой слагались поэтические образы: