Вместе с комиссаром

«Лунная ночь, безмолвно твое окно, Тамара, ты спишь и не слышишь, как чье-то сердце блуждает у твоего изголовья. Ты спишь и не слышишь, что прохладные пряди лунного света перебирают твои белокурые волосы. А это не только лунные пряди, это и мысли мои о тебе, они охраняют твой покой. Они шепчут тебе: знай, кто-то всегда с тобой. Ты спишь, Тамара, и не слышишь, как гулко бурлит в шлюзах вода, так же бурлят и мои чувства к тебе, и никогда они не будут знать покоя.

Ты спишь и не видишь неустанного течения, а оно ведет мои мысли вдаль, и верится, что так, как побежит весной далеко меж цветущих берегов этот поток, и наша жизнь потечет далеко-далеко… Ах, как хотелось бы мне в этой жизни быть всегда с тобой…»

Я долго стоял в ту ночь на мостике у мельницы, глядя на Тамарино окно, пока дергач на лугу не прокричал, что начинает светать.

Назавтра я не утерпел и с самого утра заявился в избу-читальню, как будто мне очень нужно было поменять книжку.

А Тамара то быстро раскладывала газеты на столе, то переставляла книжки, то просто, взяв тряпку, вытирала пыль на полках и на подоконниках. Она будто и не замечала меня. Я вздохнул с облегчением: значит, ничего не знает о моих чувствах и, конечно, не видела, как я простоял всю ночь под ее окном.

Поменяв мне книжку, Тамара спросила, не приму ли я участия в новом спектакле. А когда я отказался, сославшись на то, что мне теперь неудобно играть кого попало, она упрекнула:

— Ильичу не было неловко таскать бревна вместе со всеми на субботнике, а тебе уже стыдно с нами играть. Не слишком ли много ты о себе думаешь, Федя?.. — И она засмеялась так звонко и соблазнительно, показав свои Милые ямочки на щеках, что я и в самом деле смутился и постарался поскорее распрощаться.

Днем, захватив свой брезентовый портфель, я снова ушел в дальние деревни, где за делами мне удавалось забыть о своих мечтах. А вечером, хотя и предлагали в одном месте хороший ночлег, зашагал к нашей мельнице и, как накануне, под шум воды в шлюзе, стал глядеть на Тамарино окно. Казалось, что мысли мои могут невидимкой проникнуть к девушке. И сам себя осуждал за то, что в прошлый раз под влиянием разных стихов слишком чувствительно мечтал о нашей дальнейшей судьбе. Это же не к лицу нам, комсомольцам. Теперь я старался думать так, чтоб мысли мои были созвучны тому, что писали в боевых комсомольских газетах:

«Тамара! Мы молодые кузнецы новой жизни. Громко звучат призывные горны неукротимых сердец, зовя нас вперед, к всемирной коммуне. Ты и я, мы строители, много у нас забот, много у нас и счастья. Мы овеяны пламенными лучами непобедимых красных знамен, плечом к плечу, рука в руке должны идти и не останавливаться.

Ты спишь, Тамара! И не слышишь, что кто-то ждет тебя, чтобы вместе идти строить будущее. — И, взглянув на прекрасную луну, что плыла над далеким контуром леса, все же отважился и на этот раз добавить: — И кто-то тебя любит…»

И назавтра я не мог пройти мимо избы-читальни. На этот раз Тамара спросила первая:

— Это не ты, Федя, долго стоял вчера на нашем мостике?

— Нет, — солгал я, смутившись.

— Ну так кто-то очень похожий. И с таким же портфелем, как твой… Я даже хотела уже выйти и спросить.

А я подумал, что дошли до нее и не дали ей спать мои мечты.

Когда уже в третий раз остановился я на заветном мостике — все открылось. В самый разгар моих мечтаний тихонько скрипнула дверь мельниковой хаты. В знакомой мне кожанке шла ко мне Тамара.

— А вот и ты, Федя, — засмеялась она.

— На этот раз я, — как будто впервые очутившись здесь, согласился я с ней.

— Что-то и мне не спится… Ах, как тут хорошо в такое время! А я и не догадывалась. Как приду домой, так скорей в постель… Глянь, какая луна… как она отражается в озере. А какой таинственный шум воды у мельничного колеса… Ну, в самом деле чудесно, совсем как в книгах пишут…

Она стояла рядом, наклонившись к перекладине над водой, и коснулась моего плеча. Меня всего обдало невыносимым жаром. Даже онемел как-то и не знал, о чем говорить…

А Тамара спросила:

— Федя, а ты был в городе?..

— Нет, дальше своего местечка нигде не бывал… Даже поезда не видел…

— Ах, какой же ты отсталый, Федя, — и улыбнулась. — Не обижайся, я о том, что ты многого не видел. Не был даже в своем уездном, а для меня родном городе. А еще «Красный карандаш», — пошутила Тамара. И, видно вспомнив родные края, вздохнула: — Красиво здесь, ах как красиво. Но если б ты видел, как хорошо и у нас! У нас, в небольшом городке. Особенно на железной дороге, где мы живем… Там перекликаются гудки паровозов, как живые люди, один басом, другой тенором, третий дискантом… А я понимаю их разговор. Один паровоз спрашивает у другого: «Как ехалось, не трудно ли было брать подъем?..» — «Нет, легко, — отвечает тот басом, — мне это не в новинку, мне всегда все легко…» — «Ну, не ври, — пробует вмешаться третий, — я ж, идя навстречу, слышал, как ты кряхтел…» — «Брехун, брехун, ты сам кряхтел», — отрывисто отвечает бас и уже вовсе замолкает.