Вместе с комиссаром

И тревога, настоящая тревога охватила Егора. Что теперь делать?.. Еще, чего доброго, донесет, придут с обыском и найдут крест. Что тогда будет? И он решил, как вернется сегодня с работы, перепрятать его. За несколько дней допилит и поскорей отвезет в город… Как он слышал еще в лагере, там дадут за золото немало денег.

Возвращался Егор с работы хоть и встревоженный, но довольный. Когда проходил мимо Добрияновой усадьбы, удивился. За палисадником с цветущими кустами сирени и жасмина стоял побеленный каменный домик с открытым балконом на втором этаже. Оттуда неслась музыка не то патефона, не то включенного радио… «Ого, — подумал Егор, — это же Ганна Добриян с детьми так отстроилась… А я иду с работы в жалкую, покосившуюся хатенку, хуже которой теперь, видно, и нет на селе…» Заинтересовал его и другой аккуратный деревянный домик, просмоленные стены которого приветливо выглядывали из-за зеленого штакетника. А цветов, цветов сколько перед окнами, да и сад за домиком…

— А это хата чья? — спросил у незнакомого мальчугана.

— Да тетки Агапки, — нехотя ответил тот.

И, круто повернув назад, побежал к школе, где его поджидала кучка мальчишек и девчонок. Вскоре оттуда донеслась язвительная песенка:

Полицай, полицай,
Самогонка, чарка, —

запевали мальчишки.

Полицай, полицай,
Немецкая овчарка, —

подхватывали девчонки, а потом повторяли песню уже вместе.

Обидно ему стало. Он знал, что это поют про него. Да что поделаешь, надо молчать. И оттого, что так красиво выглядели новые дома на селе, и оттого, что он идет в свой запущенный угол, становилось очень горько. «Сам виноват, сам, — твердил он… Но тут же и утешал себя: — Зато остался жив. А где теперь Добриян?.. Лежит где-нибудь на чужбине…» А вот он, Егор, перетерпит это лихолетье — и Агапкины издевки, и насмешки ребят. Построится, как люди, и заживет. И ведь есть еще у него крест, чего нет у других… Сбудет, получит деньги и накупит в новый дом и кроватей, и диван, еще лучше, чем у Перебейноса был. И зеркало. Зеркало большущее. И возьмет молодую жену, высокую, пригожую, еще получше наших, может, привезет из самого города, и будут они глядеться в свое большое зеркало веселые, счастливые… Не только патефон, даже радио купит. Пусть ему завидуют! Он нарочно тогда позовет к себе в гости всех, пускай посмотрят, как он живет. Только Агапку и на порог не пустит.

Но веселое настроение улетучилось, когда вошел к себе во двор и отовсюду потянуло зеленой гнилью, а еще хуже оно стало, когда молчаливая, угрюмая мать поставила перед ним горшок вареной картошки — и больше ничего.

— А сало? — спросил Егор.

— Откуда ж я тебе возьму сала? — отвечала мать. — Ты же слышишь, у нас в хлеву не пищит и не мычит. Горе наше, горе… — и она утерла уголком косынки заплаканные глаза.

Егору ничего не оставалось, как есть постную картошку и вздыхать, вспоминая отца. Вот оно, воздаяние божие… И злость, злость на всех поднялась в его душе. Однако ничего не поделаешь, жить надо, придется идти к Василю Руткевичу, может, даст хоть сколько аванса, да прикупить какой приварок в магазине. Оно и не хочется к Руткевичу, да к кому же пойдешь? Разве к тем, что, верно, смеются теперь от удовольствия, услышав от своих деток язвительную песенку: «Полицай! Полицай!..» — которая прямо навылет пробила его грудь.

Ночью, когда все село спало, он, чтоб остеречься, если проговорилась Агапка, нашел новый тайник для своего креста. Опять завернув в тряпку, он спрятал его под жернов, лежавший перед крыльцом, постаравшись не оставить никакого следа, что камень был сдвинут с места.

«Кому придет в голову, что тут, перед самым крыльцом, что-нибудь спрятано. Нет таких дураков…» — И он, разровняв землю и даже потревоженную мураву вокруг камня, решил, что теперь беспокоиться не о чем.

5

Прошло три месяца с тех пор, как Егор Плигавка вернулся домой и начал работать. Нельзя сказать, что был он всем доволен, но он как-то успокоился. И хотя в глазах односельчан он все еще чувствовал ледяной блеск и слышал насмешки детей, а все же жить ему стало лучше. Имея постоянный заработок, он с матерью теперь не садился за стол без скоромы. Была порой и шкварка, а уж кварта молока так каждый день. Да и хату он немного привел в порядок: прикрыл свежей дранкой дыры в крыше, выкинул затыкавшие рамы тряпки и вставил стекла, прибрал двор и даже посыпал желтеньким песочком дорожку от калитки до крыльца. Между прочим, этот песок понадобился ему еще и для того, чтоб камень у крыльца скрыл от людского глаза то, что Егор там хранил, потому что он собирался скоро снова взяться за пилку. Агапка, видно, молчала. Никто и не думал устраивать какие-нибудь обыски.