Вместо громких слов

У нас было железное правило: свои планы нужно выполнять. Наши действия не должны зависеть ни от настроения, ни от перемен в отношениях, ни от стихийных бедствий, ни от мировых потрясений. Решили: после завтрака в спальню – значит, так тому и быть. Наши любимые шторы из тяжелого атласа темно-розового цвета были плотно задернуты. Простыни тонко пахли ароматизатором «бамбук». Я скользнула в привезенную из Парижа черную прозрачную ночную рубашку и легла рядом с мужем, лицом к нему, с открытыми и не видящими его глазами. Я думала только о том, что, если не произнести сейчас ни звука, стараться не шевелиться и даже не дышать, может, и обойдется. Может, мы пропустим этот невыносимый сейчас пункт плана. Дальше мы ведь собирались сутки спать.

Но все было уже непоправимо и неотвратимо. Муж, который пятнадцать лет назад так великодушно простил мне мою измену, никогда не напоминал, не произнес ни одного обидного, оскорбительного слова, оказывается, просто ждал. Он, как охотник, подстерегал подходящий момент. И нет сомнения, что это задумано как момент моей казни. В самом щадящем случае – пожизненная каторга.

Наша проверенная близость, которая двадцать лет была убежищем, прогретым спокойным солнцем взаимного влечения и родства, в одно утро превратилась в битву отчаяния со злобным вожделением. При этом Виктор пристально смотрел мне в лицо. Его взгляд прожигал мои опущенные ресницы. Я могла крепко зажмуриться или смотреть на него широко открытыми глазами, результат был бы одним: я не узнавала мужчину своей судьбы. Так он ведь и сказал мне сегодня впервые, что умер пятнадцать лет назад. Что мы с Гориным убили его. А я так долго этого не понимала. Любящий человек умер, а мститель выжил.

После двух часов притворного и напряженного сна рядом и на разных полюсах земного шара мы вошли в наш большой общий кабинет, и я выслушала, какое сотрудничество требуется от меня в том деле, которому Виктор решил сейчас посвятить все свои усилия. Ничего сложного, чисто техническая работа… Я никогда не слышала и не представляла себе, что возможен такой откровенный, циничный, подлый и жестокий замысел. Мы должны были возбудить общественное мнение, создать накал нетерпимости в массах по отношению к «любимчику публики», для которого человеческая жизнь не значит ничего. Обязанности Виктор распределил так. Он пишет тексты, собирая любой возможный компромат на Горина. А я просто выкладываю это в соцсетях. У меня широкие связи с коллегами, много подписчиков. Мы не будем, конечно, светить наш с Сашей роман, но это охотно сделают другие при обсуждении. И то, что резкое осуждение, разоблачение исходит от женщины, которую связывали с Гориным романтические отношения, должно сыграть особую, быть может, решающую роль.

Я онемела, оцепенела и… не отказалась. Слушала чудовищные разглагольствования Виктора и разжала зубы лишь для того, чтобы сказать:

– Только не сегодня. У меня дикая мигрень.

Было совершенно очевидно, что попытки переубедить Виктора, любой озвученный протест только усугубят его выношенную агрессию. И кто знает, что еще ему может прийти в голову в таком яростном, безнадежном и явно бесконечном припадке. Саша Горин – на краю пропасти, нужно только чуть подтолкнуть. А у меня свой край и своя пропасть.

К вечеру мы вышли за необходимыми покупками. У входа в супермаркет надели маски и перчатки. Ходили по залу, Виктор что-то складывал в тележку. А я смотрела по сторонам в полуобморочном недоумении. Какое ирреальное зрелище. Люди с закрытыми масками лицами вдруг показались мне носителями только несчастий и пороков. Никогда еще так много я не читала в глазах посторонних людей. Затравленность, злоба, отчаяние, алчность и зависть. Я встретилась взглядом с мужем, и горячая волна затопила мой мозг. Виктор был страшнее всех. В его взгляде я читала только исступленную жестокость.

Дома я включила телевизор в гостиной, пока Виктор раскладывал покупки. Щелкала пультом по каналам и оставалась в едином грязном и бурлящем потоке злорадства и ненависти. Да, Виктор не одинок. Явно дана команда на разных уровнях – травля вчерашнего кумира по самому отмороженному разряду. Беспощадные взгляды, оскаленные уродливые рты, визгливые голоса.

Я почувствовала, что Виктор стоит за моей спиной, оглянулась.

– И что ты об этом думаешь? – спросила в последней надежде, что ему будет противно вписаться в подобный омерзительный вой.

– Идиоты, – ответил он. – Бездарные, безмозглые идиоты. Вызывают обратное чувство. Мы будем делать совсем по-другому. Мы заинтересуем и привлечем умных, интеллигентных, гуманных людей, а не отребье.

Это был окончательный приговор тому благородному человеку, с которым я прожила двадцать наполненных смыслом и разумом лет. Да, он действительно умер. А у меня в распоряжении ночь, чтобы понять: могу ли я решиться. Могу ли расстаться с тем, что от того человека осталось. Могу ли все разрушить, взорвать, начать с выжженной пустыни. Как-то объяснить все собственной дочери… Маша любит отца едва ли не больше, чем меня.