Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Аналогичным образом был апроприирован и превращен в форпост нового советского интернационализма еще один чешский фестиваль — музыкальный. 8 мая 1948 года секретариат Политбюро постановил не посылать участников на международный музыкальный фестиваль «Пражская весна». 19 мая, однако, решение Политбюро было изменено, и 23 мая советская делегация прибыла в Прагу. Фестиваль к этому моменту продолжался уже 9 дней, но из‐за прибытия советских гостей его продлили на столько же. Судя по отдельным упоминаниям, приезд советской делегации не вызвал у организаторов восторга: секретарь посольства СССР в Чехословакии отмечал, что поначалу советские артисты были встречены «с холодком» — под них на ходу пришлось переделывать программу. Впрочем, далее он сообщал, что после первого же выступления певицы Натальи Шпиллер холодок улетучился, более того — невероятный успех советских исполнителей (из звезд, помимо Шпиллер, на фестиваль приехали пианисты Эмиль Гилельс и Лев Оборин) вообще изменил ход фестиваля: если до выступлений советских артистов пражская пресса практически не уделяла ему внимания, то после почти все газеты стали писать о фестивальных концертах483. Представление о том, что приезд советской делегации оказался спасением для фестиваля, поддерживалось и в других отчетах: музыковед Борис Ярустовский писал, что участники из Англии, США и Франции на фестиваль не приехали, хотя и дали предварительное согласие, и этот бойкот грозил фестивалю провалом484. В какой степени бойкот действительно имел место, сказать сложно (упоминаемый Ярустовским австрийский дирижер Эрих Клайберн присутствовал на фестивале как представитель США, а Гран-при конкурса пианистов присудили французу Бернару Флавиньи), но сама идея бойкота со стороны западных стран поддерживала представление об объективной необходимости учреждения отдельного и независимого от Запада интернационального культурного сотрудничества485. Реальный опыт этой кооперации не был безоблачным для советской стороны: Ярустовский отмечал, что некоторые выступления иностранных участников носили недоброжелательный и даже провокационный характер, а отсутствие полномочий не позволило советским делегатам в полной мере развернуть строительство нового объединения486. Тем не менее само учреждение этого объединения, бросавшего вызов культурной гегемонии Франции, Англии и США в Европе, не было сугубо риторическим: как отмечал Кирилл Томофф, Пражский фестиваль 1948 года стал поворотным пунктом в международной культурной политике Советского Союза, положив начало институциональному оформлению советского культурного блока. Его последствия были заметны и во внутренней культурной жизни СССР: после фестиваля резко возросло внимание к международной музыкальной жизни в профильных советских изданиях и увеличился культурный обмен в сфере музыки487.

Самым амбициозным проектом в институционализации нового интернационализма стал проект учреждения международной премии, альтернативной Нобелевской, которая призвана была решить проблему недооценки советских достижений на Западе. Ситуация с международными премиями вызывала в Советском Союзе досаду и негодование: как отмечалось в одной из многочисленных записок по этому вопросу, «несмотря на огромную роль отечественной науки и на ее фактическое влияние на развитие науки мировой, организационно влияние нашей науки среди ученых других стран почти ничем не закреплено»488. То же касалось и культуры: номинирование Пастернака и ответный проект номинации Шолохова на Нобелевскую премию по литературе в 1946 году демонстрировали, что даже в тех случаях, когда комитет самой престижной международной премии замечал деятелей советской культуры, это оказывались не те деятели, которые должным образом представляли Советский Союз489. «Шведские нобелевские комитеты на протяжении сорока с лишним лет проводят прогерманскую и антирусскую-антисоветскую политику даже при присуждении премий в области естественных наук, не говоря уже о премиях за литературу и за содействие делу мира»490. По количеству премий Россия (СССР) стояла в одном ряду с Тунисом, Испанией, Венгрией, Югославией и Индией — как отмечали работники УПА, это представляло советскую науку всему миру «в кривом зеркале решений нобелевских комитетов, с которыми весьма считаются зарубежные ученые»491. Выходом из этой ситуации виделось учреждение собственной международной премии.