Вниз по кроличьей норе

Продолжаю приставать к нему еще какое-то время, и знаю, что он наверняка не слушает, но в конце концов Бэнкси обещает мне, что да, он подумает на этот счет.

А потом говорит:

— Ну так как, заглянуть навестить тебя на следующей неделе?

До этого Тим всегда говорил: «Буду завтра», или «Увидимся в среду», или типа того, но теперь он подал это в виде вопроса, и, как я подозреваю, только из-за того, что хочет услышать отрицательный ответ.

— Только если у тебя будет время, — отвечаю я.

* * *

Днем прискакал моя папаня. Я говорю «прискакал», хотя мой папа в жизни никуда не «прискакивает». Ходит он обычно вразвалочку, в хороший день может чутка прибавить ходу, но, короче… он пришел.

Феми разыскивает меня и отводит к нему.

Протягиваю руку за пластиковым пакетом с вкусняшками, даже не успев еще поздороваться.

Естественно, я рада видеть его, но мне хочется, чтобы он предупредил меня, что выезжает в Лондон — или, по крайней мере, как-то заранее дал знать, чтобы мы договорились о наиболее удобном времени. Папа так и не усвоил мое расписание приема лекарств, так что, в зависимости от того, на какой я стадии этого цикла, он может объявиться и застать меня отскакивающей от стен и тявкающей, как истеричная собака, либо же я встречаю его в образе Спящей красавицы, обкушавшейся родедорма. Сегодня он вытаскивает короткую соломинку и получает дочь, которая не в самом остром состоянии ума и разговаривает так, будто оправляется после тяжелой хирургической операции. Ему несколько раз приходится просить меня повторить сказанное, или же я попросту совершенно игнорирую то, что он говорит.

Не самый лучший вариант, вот что я могу на это сказать.

Мы сидим в одном конце музыкальной комнаты, а Клэр читает книгу в противоположном углу. Я знаю, что она подслушивает, и гадаю, не ждет ли она, что я подзову ее к нам — может, чтобы представить отцу как свою новую лучшую подругу. Через несколько минут Плакса-Вакса сдается и неспешно уходит, что большое облегчение, поскольку от ее вида у меня уже мурашки начинали ползти по телу.

Как только разделываемся с пустопорожней болтовней — «мама чувствует себя хорошо, а Джефф с Дианой передают тебе привет и надеются, что операция прошла успешно», — ввожу его в курс своих собственных новостей. В первую очередь насчет недавнего убийства. Мне требуется кое-какое время, чтобы изложить все жуткие подробности, бубня, словно магнитофонная кассета на половинной скорости.

Отец находит в себе силы хоть что-то сказать только через несколько секунд. Просто открывает рот и закрывает его опять. Потом произносит:

— Да это же просто безобразие!

Разумное замечание. В смысле, подцепить стафилококк тоже достаточно неприятно, но кому охота попасть в больницу, из которой раз в две недели выносят вперед ногами неизвестно кем замоченных пациентов?

— Это уж точно.

— Тут вообще безопасно, на твой взгляд?

— Ну… не особенно. Ситуация далеко не удовлетворительная. — Требуется некоторое усилие, чтобы выговорить такое трудное слово. — Но что я могу сделать?

— Это просто смешно, — говорит он. — Кто-то должен обратиться в газеты!

— Это уже в газетах, па! — В «Ивнинг стандарт» вчера как раз была статья про новое убийство, хотя они не назвали имя жертвы и не связали его со смертью Кевина. Этот газетный номер сейчас гуляет по всему отделению, как дешевая проститутка.

— Чтобы пожаловаться, в смысле.

— Какой смысл жаловаться?

— Я не слышу тебя, детка.

Спрашиваю еще раз, добавив:

— Собираешься зайти на «Трипэдвайзер»[94]? Оставить там отзыв с одной звездочкой?

Папа с трудом сглатывает и выглядит расстроенным.

— Нет нужды злиться, — говорит он. — Я всего лишь беспокоюсь за тебя, Алиса…

Слегка фокусирую взгляд и улыбаюсь ему.

— Ну да, знаю. Спасибо.

— Так что, помимо… помимо всего этого. Чувствуешь себя получше?

Опять улыбаюсь. Иногда сразу после дозы транков ты просто не можешь удержаться от улыбки, даже когда поводов улыбаться у тебя фиг с маслом.

— Чувствую себя по-другому, — говорю я.

— В хорошем смысле по-другому?

Киваю. Медленно.

— Бо́льшую часть времени.

Папанино лицо просветляется. Точно так же, когда я еще в школе победила в забеге на четыреста метров или когда играла комедийную служанку в какой-то дурацкой пьесе в четвертом классе.

— Просто чудесно! — расцветает он. — Твоя мама очень обрадуется, когда я ей это скажу.

— Мама уже сто лет мне даже не звонила, — замечаю я.

— Знаю, что не звонила, детка. — Папа несколько секунд пялится на свои коричневые выходные туфли. — Дело в том…

— Что она очень расстроена, — подхватываю я. — Да, я знаю.

Через двадцать тягучих и приторных, как патока, минут он говорит, что пора бы ему двигать, и мне и вправду нравится ощущать его руку вокруг своей талии, когда мы медленно идем к тамбуру. Папа жизнерадостно приветствует Донну, словно это какая-то молодая соседка, с которой он время от времени болтает на почте, и даже ухитряется показать большой палец Ильясу, который без остановки подбрасывает теннисный мячик на шесть дюймов в воздух и орет: «Есть!» каждый раз, когда его ловит.