Внучка берендеева. Третий лишний.

- Вот то-то и оно... тебе одежи прикупить бы какой. Сама гляди, чего тебе надобно, я в этом не очень... - Еська остановился перед лавкой, которая была вроде и не велика, но и не сказать, чтобы мала. Окна, пусть и махонькие, но стеклянные. Двери отворены.

Над ними колокольцы на нитках висят, позванивают.

И приказчик молодой, завидев гостей, поспешил навстречу:

- У нас ноне тканей привезли... есть сукно саксонское, беленое. А есть с печатею... - он говорил неспешно, с чувством собственного достоинства, отчего и Еська исполнился некой престранной уверенности, что сукно это и вправду самого лучшего качества. Всю улочку обойди - а другого такого не сыщешь.

...менталист, стало быть. Дар, небось, слабенький, если не взяли в Акадэмию. А может, и сам не захотел магиком быть. Оно ж дело долгое, муторное. Вот лавка - иной коленкор, сидишь себе целыми днями, на людей глядишь.

Торгуешь.

И прибавляется хозяину копеечка, и ему тоже...

Приказчик дернулся и замолк, уставился на Еську обиженно. Ага... воздействие - вещь опасная, особенно когда на одаренных действуешь.

- Я на улице постою. Ты тут сама... решай, чего тебе надобно, - сказал Еська и вышел, огляделся...

Нож он поймал пальцами, как учили, но выкручивать не стал.

Послал по железу горячую плеть.

И взвизгнул нищий, схватившись за ладонь.

- И что это было? - Еська нищего за шкварник ухватил.

Несло от того...

...стало быть из тех, которые за чертою обретаются, в норах да на дрянных улицах. При храмах братия себя блюдет, знает, что за страдания народ на монетку-другую расщедрится, потому язвы и раны казать можно, но вот вонючему да вшивому подавать побрезгуют.

- Отпусти!

Кривой на один глаз.

Нос рваный.

Во рту, до краев щек разодранном, осколки зубов гнилых торчат. И смотреть-то на этакое омерзительно. Но Еська смотрит. Рассматривает.

В одну сторону повернут.

В другую.

Тощий. Но знакомая физия... знакомая...

- Кто? - спросил он.

- Да пошел ты!

- А если сдам? - Еська голову наклонил. - Кликну стражу, скажу, что ты на смертоубийство покушался... знаешь, что за смертоубийство царевича полагается? То есть, за покушение? Живьем в масле тебя сварят. А магики постараются, чтоб не сразу ты сдох...

- Царевич? - осклабился нищий. - Это ты-то... царевич? Да я тебя... знаю...

- Знал. Тебе кажется, что ты меня знал, - Еська не спешил руку разжимать, хотя держать нищего на весу было мало, что противно, так еще и тяжко.

- Вот весело будет, когда узнают, что царевич - вор с дурной слободы...

- Кто узнает?

- Все!

- Неужели? - Еська, наконец, узнал его. И подивился. Кикша, старый дружок, с которым на пару не один кошель сняли, не одну девку золотом обсыпали...

Был Кикша молод.

И высок.

Хорош. Его в коты сманивали, сулили легкую работенку и золотые горы, а он не пошел. И верно, где это видано, чтоб почтеннейший вор тонкое работы мастер да подлым котярой стал? Кикша носил сапоги вощеные скрипучие. И пояс из кожи заговоренной. Рубахи шелковые. Картуз на бок.

Курил табак.

Плевал сквозь зуб выбитый. И девки слободские от этакой лихости млели. Он же не скупился на пряники и красное вино. Платки покупал. Бусы. Еще какую ерунду. Правда, пьянея, становился дурноват и в драку лез, а когда драки не было, то просто подружку свою колошматил.

Прощали.

- Думаешь, поверят? - Еська нищего отпустил, удивляясь тому, как переменился тот. Кикша... куда картуз подевался?

Волос тонкий, золотой?

Седые патлы свисают до плеч, скрывая изуродованное лицо.

- Кто ты? Нищий. Может, блаженный, а может, на царицу клевету возвести вздумал. Подбили тебя дурные люди... или с собственной злобы?

- Ты...

- Как ты докатился до жизни такой? - Еська шлепнул по шаловливым пальцам. А ведь неуклюж сделался Кикша, такой кошель не то, что у Еськи, у спящего не стянет.

- Да... связался с одною... дурной болезнью наградила... а там неудачно на дело пошел. Гульнули добре... надо было похмелиться, а у меня ни монетки...

Еська головой покачал: если поймали Кикшу похмельного, сам виноват. Кто ж на дело настоящее идет, когда руки дрожат и не слушаются.

- Били... у столба поставили... потом на каторгу... я сбег и вернулся... а оно как не везло, то и не везло... - Кикша всхлипнул и завел тоненьким голосом. - Человек хороший, подай монеточку на пропитание... ветерану старому... я уж за войском царским ходил, на поле стоял... с азарами рубился...

- Прекрати юродствовать, - Еська отвесил подзатыльник и руку платочком отер. - Сам виноват. Резать за что хотел?

- Я тебя как увидал... я ж глазам своим не поверил! От те клянусь! Думал, примерещилося с перепою... да только я уж седмицу, как тверезенький, самому тошно... подай монетку...

- Ты меня резать хотел, а я монетку?

- Не со зла, не со зла... слаб человек... от те клянуся... мы ж как братья были... одну постелю делили... - Кикша захныкал, и от того, от вида его, прогнившего, стало тошно. - А ты вона... в царевичи... и забыл про дружка своего... обида меня такая взяла... а тут еще в голове будто шепчет кто. Поди да ножичком ткни...

- Кто шепчет?

А вот это уже интересно было.