Внучка берендеева. Третий лишний.

Мыслится, Марьяна Ивановна, кто ж еще. А если не она, то целительницы местные, которые ныне ждали и дождаться не могли, когда ж и Кирей от невесты этакое, порченое, откажется. А он не торопился.

- ...горестно тебе?

- Горестно, - сказала я, чтоб не огорчать бабушку.

- Душа болить?

- Болить.

- Вот! - бабка моя пальчик к потолку воздела. - А я тебе говорила, что так и будет! Ненадежная он личность!

А словесей-то набралась в беседах премудрых с Марьяной Ивановной.

- А твой Кирей... - смолкла и губу пожевала. - Он тоже тебя не достоин.

О как.

И чем же ж Кирей успел провиниться? Давече он бабке моей корзину прислал с пряниками да клюквой в сахаре, с орехами калеными, с медовыми лепешками и прочею снедью, чтоб не жалилась она на жизнь нынешнюю зело горькую.

- Сама подумай. Он же ж азарин!

- И прежде, мнится, тебе сие не мешало.

Бабка насупилась.

Но со своего не отступилась.

- Вот поженитеся... если еще поженитеся... а он тебя в степи увезет и там... - она глаза выпучила и губки поджала, вид при том сделался неодобрительным.

- Чего там?

- Степи там.

- Я уж уразумела...

- Зослава, не перечь старшим! - бабка позабыла про то, что помирала, и в перинах села. Ну попыталася. Перин-то много, в них и утонуть можно. - Увезет и скажет, что по азарскому обычаю ты ему не жена, а...

- А кто?

- А никто! Не пришей кобыле хвост. Бросит и не оглянется.

- Значится, за Кирея не идти?

- Не иди, Зославушка, не иди... на кой он нам сдался? Бес рогатый, рожа глумливая, ни почета, ни уважения. Разве ж такой муж тебе надобен?

Я покачала головой.

Вот... духа дурного выбили, а мысли - нет, крепко засело в бабкиной голове, что она мало царскою тещею не стала. И вот с одное стороны разумеет она, что сии мысли духом рожденные, а с другой... сватался же ж царевич.

Распрекрасный.

Не то белявый, не то смуглявый, не то вовсе рыжий. Божиня ведае...

- Вот и я мыслю, что не такой... да и дети рогастые... люди смеяться станут...

От людской смех - это последнее, чего я боюся.

- Ты уж скажи ему, чтоб не приходил, добре, Зославушка?

- Скажу.

- И не надобны мне его пряники...

А сама-то, как я пришла, аккурат пряник и грызла, вона, вся кровать в крошках, после жалиться станет, дескать, спать ей мулько, неудобственно.

- У тебя другой жених будет... только ты, Зославушка, не дури.

- А разве ж я дурю? - терпение мое истончалося. Я же ж не за просто так явилась, я же ж для разговору сурьезного, к которому цельный месяц с духом собиралася. Только разве ж бабка даст хоть слово сказать.

- Так от чего я подумала, Зославушка, - зачастила бабка, меня перебиваючи, - еще ж не поздно все исправить...

Она заерзала, пытаясь выбраться из перин и подушек, только сие не выходило.

- Чего исправить?

- Уходи ты из этое Акадэмии. Возвертайся в дом. Рубаху там шей, сарафан. Приданое приготовить надо, а то ну как сваты нагрянут, а у тебя сундуки пустые?

- Не пустые.

Рубаху свадебную я еще когда расшила, небось, не один месяц потратила, кажный стежок клала ровнехонько. Помнится, рукав левый четыре раза перешивать пришлося, все-то он мне неладен был. Затое вышла рубаха - загляденье.

Из шелку кумачового.

И нить золотая на ем сверкает, переливается, вьется по подолу вьюнком златолистным, а венчики - перламутровые.

Думала сперва рыб шить иль птиц, как нашие делают, но после иного восхотелось.

- Ой, - бабка рукой махнула. - Тоже глупство придумала. Та твоя рубаха для простой девки годная.

- А я сложная, стало быть?

Я встала и рученьками бока подперла.

Бабка разом заохала да заахала, вспомнила, что она, стало быть, не просто лежит, а прямо-таки при смерти, того и гляди отойдет. Упала в перины, выгнулася, подбородок задрала и рученьки на грудях сложила. Мол, можете прям и отпевать.

Но актерство актерством, норов-то у бабки дурной, с ним она совладать не способная, коль вобьется чего в голову, то уж не выбьется само. И теперь помирае-помирае, а ерзае, так ее распирает мне сказать. И не удержалася.

- Дурная ты девка, Зослава! - а голосок-то не помирающий. - Счастия своего не увидишь, даже если в него носом тыкнуть!

От не хватало, чтоб меня в некое счастие носом тыкали!

- К тебе царевич сватался! Самый настоящий!

- Настоящий? - уж и я не удержала, может, правду говорят, что недалече яблоко от яблоньки, внученька от бабоньки... и у меня, стало быть, норов тоже поганого свойства, и упрямая я, и несговорчивая. - Это где ж он настоящий? Взблажилось тебе, Ефросинья Аникеевна!

И рожу корчу, которая презрение, стало быть, выражаеть и еще мое всяческое над собеседником превосходствие. Сиречь, губки поджати, бровки вверх и глядеть в дальний угол.

А в том углу паутина растянутая.

И паук копошится.

От же ж... магики-магики, а прибраться не способные.

- Это тебе блажиться! - бабка моя тож помирать передумала. Вскочила здоровее здоровой. И ноженьки ее-то уже держат, и в боках не колеть, и рученьки крепкие, вцепились в косу и дернули, так дернули, что мало с головой не оторвали. - Ишь, волю взяла! Старших не слухаеть! Пройдет время благодарить меня станешь! В ноженьки кланяться будешь...

- Это ж когда?