Внучка берендеева. Третий лишний.

Тут-то Горомысловна к первому жениху кинулася в слезах, мол, обманули ее, приневолил батюшка, велел дар возвернуть и принять нелюбого... да поздно.

Не поверил мельников сын.

И осталася она ни с чем.

Не, после-то замуж выдали, куда-то далече, за вдового и детного, которому не до переборов. И нашие все-то сходилися, что еще повезло, что хоть кто-то да взял. А выходит, я нынешним часом, мало лучше тое Горомысловны?

А ну как и вправду велит царица Арею свадьбу сыграть.

Откажется?

Он способный и на такое... и разом головы лишится. Согласится? Клятва не позволит, сил лишит. Уйдет, как прежде думал? И меня с собою покличе? А я? Пойду ли? Куда? Да и не беда, куда б ни пошел, я б следом, да только... как оставить бабку? А Станьку? Вдруг да гнев царский на их головы безвинные падет?

И без гнева, как жить они станут?

Бабка-то с сердцем, а Станька - сиротинка горькая. Не управятся с хозяйствием... и ладно бы так, но еще ж слово есть данное, монетка заговоренная... и не вольна, выходит, я над своею судьбинушкой?

Впору всплакнуть, да мнится, слезы - пустое.

Не помогут.

- А станешь царицею, никто не посмеет слова дурного молвить, - бабка решила, что коль молчу я, стало быть, слухаю.

Одумываюся.

Оценяю перспективу, как сие Люциана Береславовна сказыват.

- От представь, оне тебя говорят чегось, а ты их на плаху...

И зажмурилася.

Плаху представляе?

И кого б она на этую плаху спровадила? Того ль, кто глянул криво? Иль посмеялся над ее боярством нонешним? Не удивлюся, коль окажется, что у ней цельный свиток с именами да обидами учиненными имеется.

Ох, горе мое горькое...

- Я от подумала, - рукав я аккуратненько у бабки забрала, - что тебе в Барсуки возвернуться надобно.

- Чегось?

Она насупилася.

- В Барсуки, - говорю. - Возвернуться.

- Зачем?

- За хозяйством приглядывать кому надобно...

- Приглядять, - отмахнулась бабка.

- А Пеструха?

- Чего ей станется? А если и станется, то невелика беда, - бабка уже и позабыла, как по Пеструхе нашей горевала. Что переменилось? Милей по душе те коровы, что Лойко пригнал? Аль вовсе не дело царское теще со скотиной возюкаться?

- И тетка Алевтина...

Бабка насупилась больше прежнего.

- Проклятая, - процедила сквозь зубы. - И сила ейная проклятая, и сама... она, стало быть, тебя к вольнодумствию подстрекала? Так и знала, от черное знахарки не жди добра...

- Хватит! - от тут мое терпение и лопнуло, что пузырь мыльный. - Марьяна Ивановна сказывала, что тебе для здоровья воздух чистый надобно. От в Барсуках такого - хоть задышися. И бояр нету, и царевичей...

Глаза бабкины слезьми налилися.

- Не любишь ты меня, Зославушка, гонишь... на старость одинокую обрекаешь... а разве ж многого прошу я? Уголку любому в доме твоем радая буду, горбушечки черствой, кваску... а то и водицею перебьюся...

Плакать бабка умела, завсегда с душою к этому делу подходила. И ныне, хоть ведала я, что слезы ейные - скоморошество чистое, а все одно совестно сделалось.

Только...

Оставить ее? С блажью, с душою покореженною? Как бы не вышло б хужей...

- ...заминать не стану... а что говорю, так то единственно от любови к тебе, Зославушка... - бабка испустила тяжкий вздох. - Одна ты у меня, кровиночка, на белом свете осталася. А глазки не видят... ноги не ходят... от помру, схорони меня, Зославушка...

- Схороню, - буркнула я.

Бабка насупилася, небось, думала, что стану отговаривать от помирательства. Поднялась из перин и переспросила:

- А где схоронишь?

- В Барсуках.

- Не хочу в Барсуках.

- Отчего ж? Погост наш тихий, приличественный...

...правда, ни батьковой, ни материное могилы немашечки там, как и дедовой. Да что могилы, мы-то посадили с бабкою, что ясени, что березку белую, и ходим к ним, и на день Памятный приносим каравай свежий да молоко. Но душу не обманешь.

Пустые дерева.

- Не хочу, - капризно повторила бабка. - Тут хорони...

- Хорошо, - спорить еще про похороны, до которых, я надеялась, не один год еще жизни, сил не оставалось.

- И чтоб приличественно! - бабка скоренько села, куда подевалася былая немощь. - Рубаху вздень красную... и летник тот, парчовый...

- Вздену.

- Нет, парчовый не надобно. Лучше тоже красный. Или ярко будет? Что люди скажут?

- А тебе дело будет, чего люди скажут?

Да только слова мои - что горох о стену, от бабкиного разума отскоквают. Она с этакого резону - ну вот вправду, неужто есть мертвым дело, чего об них живые говорят? - отмахнулася.

- Тогда рубаху желтую... или белую? Шелковую, чтоб с шитьем... и летник тоже белый, с жемчугами... и бусы те, которые Кирей принес... хоть и нелюдь, а с разумением. И не кривися... лягу я боярыня боярыней... и чтоб лицо напудрили.

- Зачем?

Бабка глянула на меня с укоризною, мол, только такая коровища, как ты, Зослава, может непудренною хорониться.

- Так принято. И волосья. Может, парика заказать? Тут давече саксон приходил один. Ой и славные парики приносил! Один особливо хорош был. Волосья... загляденье... и прическа... от такая, - бабка руки развела. - С перьями... буду лежать раскрасавицей...

- ...куру обскубавшей, - не удержалась я.