Внук Бояна

«А ежели чужой муж в княжьих лесах воровской лов заведет — на оленя ли, на тура, на сохатого, на бобра или прочую меховитую зверину аль бо птицу красную, того ловить и сдавать в холопья за обиду». — Писец глянул на боярина и прогугнил: — Тако сказано по первой статье грамоты, читать ли вторую?

— Уразумел, княже? — не отвечая, спросил боярин у Ярослава, и тот молча кивнул. — Читай, Трошка, читай, — приказал Туряк.

И писец продолжал протяжно:

«Беглые богомерзкие холопы нагло вертаются с чужих княжеств и тайно, как тати ночные, уводят семьи свои и наших дев лучших в бега. Таких разбойных людишек хватать, бить нещадно и ковать в железа, а семьи и пожиток их отдавать на поток и разграбление...»

— За что же? воскликнул возмущенно Ярослав. — Они же не звери, каждый хочет жить со своими родными. Не забыли ли резанцы Христово слово: «Все люди братья»?

Боярин закрестился:

— Свят, свят. Как можно!.. Однако же издревле в «Русской Правде» мудро сказано: «Кто становится на разбой, выдается на поток и разграбление вместе с женкой». От него же идет людям бедствие!..

Боярин проговорил это строго-поучительно, как неразумному отроку, поглядывая свысока. «Смутные мысли у юного князя, и нет возле него доброго советчика. Слушается какого-то беглого каменщика да певца бездомного, оба бродяги, шатай-головы. Вот откуда князю Ярославу крамольные мысли. Убрать бы их обоих из Донской волости, а то и совсем порешить этих вредоносцев. Слать надо, слать сюда нужного человека... хит- ростника... с кистенем!.. Чурына Кащерю!»

Думы боярина прервал Ярослав:

— Издревле молились истуканам, а ныне бог един! Мы и церковь ставим! Всех соберем под единую веру, под единую власть! — Он привстал, готовый защищать свои суждения.

— А для чего, княже, собираешь заведомых татей? Тоже бог велел? — с хитрой ухмылкой прогудел боярин.

— Кого? Назови!

— Да хоть Кузяшку Типгяря. Он забрал золото, что отпущено было на поделочье, и сбежал к тебе. За такую татьбу надо в железы ковать и пытать огнем, а ты увел его от пытки. Теперь ты в ответе... Вот я и прибыл еще — свести с тобой счеты за обиду. Прикажи немедля взять холопа и сдать моей страже. На том обиду и покончим.

Князь Ярослав молча сидел, раздумывая. В «Русской Правде» так сказано: господин отвечает за кражу, совершенную холопом. Вспомнился Кузяшка -— смелый, ласковый парень. Юрко о нем уже песню сложил, о его верной любви к Яришке. Из-за нее Кузян чуть жизнь не потерял, да вовремя встретил на пути князя... Пусть теперь женится на ней. Завтра же послать на мельницу — пусть Яришка послужит здесь, на княжьем дворе, стольницей. Здесь они и слюбятся-сосватаются...

— Так как же, князь, разочтемся за обиду? — оборвал его думы боярин. Он смотрел не мигая прямо в глаза Ярослава, уверенный в своей правоте. — Даже кто встретит беглого холопа, должен справить донос, а ты ему свободу дал, обиду кровную мне сотворил дважды. Прикажи немедля взять Кузяшку. Я

— Хорошо! — воскликнул Ярослав. — Приведите его сюда!

И сразу на сердце стало тяжко: а вдруг и вправду Кузян совершил татьбу, да еще татьбу золота, за что никакого прощения нет и быть не может: так идет издревле, за татьбу золота — смерть!

В сенях послышался шум, раскрылась дверь, и трое стражей ввели Кузяна. Он скинул шапку, низко поклонился князю, а лицо бледное от страха: самый лютый враг сидел перед ним.

Боярин вспыхнул, аж весь затрясся, вскочил и гаркнул:

— На колени, холоп!

Кузяшка опустился на пол. Князь заходил из угла в угол, ни на кого не глядя. И вдруг встал перед боярином, решительно:

— Ну, скажи, в чем провинился вольный оратай Кузянка Типтярев?

Боярин, брызгая слюной, всей злобой очернил Кузяшку — как только мог: он и разбойник, и вор, исчадие адово! За хищение золота он повинен лютой смерти.

Ярослав, волнуясь, приказал отвечать Кузяну. И когда тот заговорил, стало явным, что он так страстно может рассказывать только правду. Нельзя было не поверить, и у Ярослава отмякло сердце.

Ковал он кольца и браслеты, искусно расчеканивал для боярышень, а те требовали все новое ковать. Но золото хранил старший тиун-ремесленник, брат боярского писца. Выдавал помалу, требовал подмешивать в золото побольше олова и меди, да чтоб все языки держали за зубами, пока не вырваны. А кто слово против сказывал, он обвинял в укрытии золота и сдавал в пыточную, где боярские палачи лихо заливали глотку и глаза расплавленным свинцом.

— Ложь!— взвизгивал писец.— То наговор злостный!

А боярин тоже прикрикнул:

— Как смеешь, холоп?!

Но Ярослав уже начал понимать;; горько приходилось у боярина златоковцам! И, подняв руку, приказал Кузяну:

— Говори, говори, не страшись, истинную правду говори.

...Дочки боярские завалили Кузяна заказами: одной — серьги, другой — перстень, третьей — ожерелок. Самая наянливая* (*навязчивая, нахальная) старшая боярышня некрасивая была, в девках засиделась. Увешивала себя всяческими поделками разукрашенными, а все равно не было женихов, не за дьяка же отдавать! Вот она все и требовала самого невиданного.