Внук Бояна

Кузян исполнял все ее прихоти, а она улыбками своими обласкивала юношу. Раз она заказала наручень с самоцветами гранеными. Кузян расцветил его так, что она залюбовалась — глаз не оторвет. И вдруг подошла к златоковцу ближе, уставилась в глаза, как жаром облила всего, и прошептала:

— Сделай мне такой пояс с каменьями по золоту черненный, чтобы княжны и княгини все от злости полопались.

— Не могу того сробить. Не из чего.

— Коли сделаешь, расцелую-размилую.

— Столько золота не дадут.

— Найди! Где хочешь! Хоть украдь!

— Не приучен к тому, боярышня, — взмолился Кузян. Глянул на нее и обмер: куда ее ласковость девалась во взоре, глаза синие будто морозом обдало— не глаза, а льдинки блестящие, так что мороз по коже пошел. И голос идет сквозь зубы жесткий, шипящий, как у змеи:

— Не сделаешь, бате скажу, что ты на мою честь девичью покушался... Месяц тебе срок даю. Не сготовишь на себя пеняй, на псарне дни свои оборвешь.

Нет, не сделал Кузян золотого пояса. Кончился срок. Ночью друзья-златоковцы помогли: собрали в дорогу, с их плеч он перелез через бревенчатый тын и был таков. На Дон сбежал, на приволье, поближе к ладе своей...

— Ложь! Это наговор! Кто у него видок? Кто послух? Нет таких?! Значит, холоп врет! В пыточную его! — кричал разгневанный боярин, позабыв, Что он не в своей вотчине.

Ярослав холодно прервал Туряка:

— Нет, боярин, это правда. Кузян — смелый воин, сотник!..— К Ярославу опять вернулось радостное спокойствие.— Давай, боярин, закончим на этом распренные речи, пока не дошли до соромных слов. Так же ты и брату нашему Роману Глебовичу скажи: время ли вспоминать обиды? Не пора, ли по-братски встать плечом к плечу?.. Посему и просим помощи оружием и разной походной справой... А мы стоим и стоять будем смертно против лютого ворога... На том и целуем крест. — И перекрестился Ярослав троекратно.

— Пусть так, я все скажу старшим братьям-князьям, — глухо проворчал боярин, расправил тугой ворот расшитой рубахи, отчего лицо побагровело, будто от усилий сдержать гнев: глаза-то беспокойно метались, и все мимо Ярослава. — Ты не внял моим речам о холопах, так прикажи слушаться слов старшего брата: прекрати мирные речи с волхвами, и выдай их на расправу христианской церкви.

— Не обессудь, боярин, и этого не обещаю. Нам всем нужно согласие людское, а не раскол и распри. Пусть кто-то еще молится истуканам, но ведь сердце его остается русским! Побережем русский народ! Больше народу — больше войска, ближе победа!.. Все! Все, боярин! Теперь сядем за стол, по-братски отобедаем, разопьем донскую медовуху — от одного запаха ее сердце веселеет... А впереди у нас великие бои со злобным врагом..И я на твоем месте не стал бы считаться с нами людьми и обидами. Я помогал бы смертникам, кто кладет головы за землю Русскую...

Юрко ехал с Кузяном, теперь уже не простым оратаем, а княжеским сотником, приодетым в воинский кафтан, вооруженным, как дружинник больших князей.

А ведь недавно он чуть не кончил плохо. Юрко посылал его по глухим дебрям собирать раскиданных по лесам, затаившихся жителей да беглецов из половецкого плена. Всех он звал в новые деревушки нового княжества. Шли они, полуодетые в рванину, прочернелые телом, босые... Рыли себе землянки, начинали новую жизнь в сельцах.

Приводил Кузян людей и из Воронских лесов. То были одичавшие люди, всего боялись. Князь Роман выдал на них Чурыну Кащере охранную грамоту. А Кащеря ненасытно начал захватывать и соседние деревушки, заставляя людей работать на него. Кузян решил завлечь их в Донское княжество — по жалости своей к ним, да и не мог забыть слов Яришки о злых угрозах Кащери, это был его враг.

И однажды в посольской палате появился сам Чурын Кащеря. Одет как боярин. Черные, наглые глаза все цепко осматривали, будто зарились привычно на чужое.

— Княже, — заговорил он Ярославу Глебовичу. — Твой слуга — беглец от князя Романа, творит непотребное: мутит умы моих людишек, к тебе переманивает. Не по-соседски делает! Хотел я ему голову снести...

— Не тронь моих людей — сам разберусь, — Ярослав даже не повысил голоса.

— Но он говорил людишкам муторные речи! Вот он! — и указал на Кузяна.

— Что говорил? — искоса поглядывая на Кузяна, тихо спросил Ярослав и нахмурился: какой нескладный парень, опять на него беда.

— О князьях сказывал: будто все они ненавистники, как волки... Трусливы. На поле боя бросают свои рати и бегут... Потом забывают пленников — своих сородичей... Но коли князь попадет в плен — не горюет — женится на ханской дочери. Или за него выкуп княжество шлет — полвоза серебра... А кто выкупит простого смерда?..

— Со злобством наговариваешь, Чурын! — волнуясь, бросил Кузян. — Слово мое было о князе Романе, да и то не таково.

Ярослав глянул на Кузяна — руки сжались в кулаки, лицо побледнело, думы нахлынули горькие и злобные: что же этот молодой сотник добра не чувствует? Или все еще не верит, что жалеют его Яришку? И ведь уже все сказано: пусть женится!

Спросил строго:

— Тебе русский князь как поганый половчин? Как волк?