Внуки

— Хорошо сказано, правильно! — сказал Виктор.

— Ну, и наглец этот нацист! Он ухмыльнулся, скривил губы и надменно ответил: «Вы еще вспомните мои слова!» Но майор Тусин, как ты знаешь, за словом в карман не полезет. У него всегда и на все есть меткий ответ; он спокойно сказал: «Все в свое время. Не знаю, не придется ли мне в ближайшие месяцы думать о более важных вещах. Но у вас-то как раз будет достаточно времени основательно поразмыслить над тем, что я вам сказал». И велел его увести.

Герберт и лейтенант Мельников, работник политотдела, вышли проводить Виктора.

Речь зашла о предстоящих задачах, и советский лейтенант сказал:

— Нелегко будет переходить на танках Вислу, товарищ сержант.

— Мы форсировали Днепр, а он шире.

— Время-то зимнее, вода холодна как лед.

— Мы, товарищ лейтенант, не купаться собираемся в Висле, а только переправиться через нее.

И все трое рассмеялись.

— Когда и где мы теперь увидимся, Виктор? — прощаясь, спросил Герберт.

— В Берлине!

III

Вскоре после полуночи пришел приказ: «Быть в полной боевой готовности!» Большой темный лес наполнился шепотом и шорохами. Все старались двигаться возможно бесшумнее. Давно уже сваленные деревья были доставлены на берег и связаны в плоты. Саперы стаскивали к берегу штурмовые лодки для форсирования реки. Только в третьем часу ночи в лесу как будто стихло, но вряд ли хоть один из красноармейцев заснул; все бодрствовали, готовые к наступлению.

Виктор сидел в опустевшей землянке и дописывал письмо к отцу, начатое несколько дней назад. Вместе с письмом к матери, уже написанным, его надо было доставить в штаб дивизии до начала наступления — тогда оно, несомненно, попадет в Москву.

Ему пришли на ум слова Герберта: «…Как бы с тобой под самый конец чего не случилось». Не следовало Герберту этого говорить. Да, это было бы обидно. Пока все сходило хорошо, он не получил ни малейшей царапины; лишь однажды был слегка контужен. Страха он не испытывал, хотя не раз видел, как возле него умирали товарищи. Но ему хотелось дождаться победы — завершения всех трудов и опасностей, всех жертв. А это последнее наступление, конечно, будет стоить еще многих жертв. Он гнал от себя застрявшую в мозгу глупую мысль, но все же решил на всякий случай кончить письма.

Виктор еще раз достал последнее письмо отца и перечитал его. Отец преподавал в школе для военнопленных, в его классе было тридцать человек бывших солдат и офицеров вермахта, среди них — четыре члена нацистской партии. Виктор находил, что отец слишком снисходительно судит об этих гитлеровских солдатах и слишком рассчитывает на их духовное обновление. А ему казалось, что они напяливают на себя новое мировоззрение словно маскировочный халат, заранее решив, как только ветер подует в другую сторону, скинуть его с плеч. Отец же полагал, что среди этих людей можно найти хороший ценный материал, честных попутчиков. Сколько-нибудь мыслящий человек, если он принадлежит к классу трудящихся, говорил отец, не может устоять перед силой научного социализма.

Виктор взял начатое письмо к отцу и пробежал глазами написанное.

«Дорогой отец, прежде чем отослать письмо, мне хочется приписать еще несколько строк. Мы с нашими славными Т-34 стоим у большой реки. Когда ты получишь это письмо, мы будем уже на том берегу. Я пишу в лесной землянке. За ее стенами все тихо, но в этой тишине чувствуется напряженная жизнь. Если от меня долго не будет вестей, не тревожься. Следующее письмо пошлю тебе из Б».

Он задумался: каким приветствием закончить письмо? «Во имя социализма!» — слишком восторженно и неуместно. «Обнимает тебя твой…» — слишком непривычно. Так он никогда не выражал своих чувств. Но что тут долго размышлять? Он написал:

«С приветом, твой сын Виктор».

В политотделе ждал курьер, который должен был отправиться в штаб дивизии. Не успел Виктор сдать свои письма, как советская артиллерия открыла огонь, возвещавший начало наступления.

IV

В те январские дни, когда внук Карла Брентена, правнук Иоганна Хардекопфа, с красным знаменем на башне танка несся в глубь Германии, преследуя по пятам бегущих фашистов, политзаключенный Эрнст Тимм, сидевший в вальдгеймской каторжной тюрьме, был вызван к начальнику тюрьмы.

В директорский кабинет вошел старик в полосатой тюремной одежде. Его лицо было не только покрыто мертвенной бледностью от долголетнего заключения, но казалось высохшим, увядшим; кожа испещрена застарелыми ссадинами, в углах рта залегли глубокие складки.