Внуки

Машина въехала в город и остановилась во дворе здания суда. Эрнста Тимма сдали на руки двум эсэсовцам, вооруженным карабинами. Его отвели в подвал. Он услышал звуки каких-то глухих раскатов, похожих на заглушенные залпы. Эсэсовцы отперли дверь одной из камер и втолкнули его в большую холодную комнату, где находилось уже около тридцати человек. Некоторые сидели на корточках у стены, зажав уши стиснутыми кулаками. Другие, тяжело дыша, ходили взад и вперед по камере.

Тимм окинул взглядом всех, но не увидел ни одного знакомого лица. Прежде чем он успел заговорить с кем-нибудь из заключенных, дверь снова распахнулась. На пороге показался офицер-эсэсовец. Позади него стояли эсэсовские солдаты с автоматами. Офицер читал по листу, который держал в руках:

— Август Пессель!.. Оскар Рим!.. Теодор Мартин!.. Вильгельм Шонебергер!.. Курт Заммер!.. Вальдемар Этлинг!.. Фридрих Кюне!.. Антон Бладевиц!.. Эрнст Гафф!.. Вилли Нолленхауэр!.. Отто Майер!.. Август Лемзаль!.. Выходите!

Вызванные медленно один за другим выходили из камеры.

Офицер пересчитал их:

— …три, четыре, пять…

Один из смертников обернулся к дверям камеры и выкрикнул:

— Прощайте, товарищи! За нас отомстят! И очень скоро!

— Красная Армия уже под Бреславлем!

— Заткни пасть, собака! — крикнул офицер. — Следующий на очереди — ты!

— А после меня — ты! — ответил Эрнст Тимм.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

I

Крах фашистской Германии застал Венера в Ломбардии. В Милане немецкие солдаты еще сдерживали бурлившее в массах возмущение. Однако Венер нисколько не сомневался, что, как только войска оставят город, вспыхнет восстание и народ круто расправится с фашистами. Только это, по всей вероятности, и послужило причиной переговоров между английским и американским командованием, с одной стороны, и немецким командующим — с другой, о том, чтобы немецкие войска оставили город не раньше, чем войска союзников вступят в него.

Венер видел в эти дни людей, которые на всех фронтах войны десятки и сотни раз рисковали жизнью, а теперь шли на самые подлые уловки, только бы спасти свою шкуру. Он был возмущен. Он проклинал их. И, действуя совершенно так же, как они, винил в своем поведении этих, как он выражался, трусов. Если бы они, не щадя жизни, храбро бились до последнего часа и кровью своей оправдали гибель рейха, рассуждал Венер, он бы с радостью последовал их примеру. Теперь же он вынужден искать, как и те трусы, какого-нибудь спасительного убежища — если только не хочет, точно собака, подохнуть где-нибудь в канаве, — а этого он ни в коем разе не хочет.

Единственный выход, который Венер видел для себя при создавшемся положении, — это бегство в Швейцарию.

Еще до того как последняя немецкая дивизия оставила Милан, Венер тайно покинул город. В подкладке его не слишком поношенного, но и не чересчур элегантного пиджака было зашито триста десять долларов и семьсот шведских крон — все, что он сумел сколотить за последние несколько недель. Он сунул в карман испанский паспорт десятилетней давности. Срок паспорта давно истек, но, как бы то ни было, это был документ, и он мог пригодиться.

Очень плохо владея итальянским языком да к тому же боясь своего явно немецкого акцента, он не отваживался лишний раз заговорить с кем-либо, а тем более присоединиться к кому-нибудь. Оставалось сделать попытку в одиночку добраться до границы. И он решил продвигаться к пограничному итальянскому городку Комо.

Среди возбужденных толп народа на бурлящих улицах и в переулках миланского предместья было, конечно, тоже не совсем безопасно, его могли и тут узнать; но шагать одному по пустынному шоссе было несравненно опаснее. Карабинеры, правда, не показывались, однако из-за каждого дерева, из каждой придорожной канавы могли вынырнуть партизаны.

Он давал себе клятву не нервничать и не терять присутствия духа ни при каких обстоятельствах, прятаться в случае малейшей опасности и ждать, ждать, если нужно — часами, пока она не минует. Тогда бегство непременно удастся.

Иногда, лежа в кустах на опушке леса, в ожидании, пока проедет показавшаяся вдалеке крестьянская телега, он думал о Германии. И тогда его охватывало смешанное чувство боли и презрения. Он был убежден, что Германия погибнет, будет стерта в порошок превосходящими силами противника. Корабль тонул. Последний приказ гласил: «Спасайся кто может».

Перед Венером вздымались гигантские и, казалось, непроходимые громады Альпийских гор. Чем ближе он подходил к предгорью, тем опаснее становилась дорога. Повсюду патрулировали вооруженные крестьяне. На перекрестках стояли часовые партизан. По расчетам Венера, Комо был в двух шагах. Он вышел на боковую, довольно пустынную дорогу, надеясь, что сумеет стороной обойти Комо и пробраться к более или менее глухому участку границы.