Внуки

Когда Советская Армия начала наступление на Берлин, штурмбанфюрер СС Рохвиц находился еще на фронте, в одной из воинских частей СС. Его в ужас приводило падение боевого духа в армии и всеобщее разложение. Впрочем, были и примеры беззаветного самопожертвования. Так, одна артиллерийская часть под командованием юного капитана защищала какую-то высоту даже после того, как пехотинцы бежали, оставив окопы и блиндажи. Артиллеристы дрались за рубеж, пока не осталось ни одного человека, способного держать автомат.

Рохвиц получил от командира боевого участка, своего хорошего знакомого, полковника Ганнера, приказ задерживать всех стихийно отступающих солдат и на месте вершить над дезертирами суд и расправу. Это была еще одна попытка с помощью крайних мер поднять воинскую мораль.

В распоряжение Рохвица был дан отряд отборных эсэсовцев. На двух машинах они выехали в тыловую оборонительную полосу в поисках укрывающихся солдат. Рохвиц устраивал неожиданные облавы на дорогах и в деревнях и для острастки вешал пойманных дезертиров на деревьях, окаймлявших шоссе.

Разведчики доложили Рохвицу, что по дороге, параллельной магистрали Франкфурт-на-Одере — Берлин, движется в сторону Берлина отряд хорошо вооруженных дезертиров.

— Мы прихлопнем их! — воскликнул Рохвиц, и в глазах его блеснуло бешенство.

— Будьте осторожны! — сказал майор Диппольд. Вернувшись из Берлина, Диппольд не нашел своей воинской части и на первых порах включился в отряд Рохвица. — Если у дезертиров есть оружие, они будут защищаться. И если их окажется больше, чем нас, может получиться неприятная история.

— Пусть только осмелятся оказать сопротивление! — грозно сказал Рохвиц.

Он обнаружил солдат в лесной деревне, расположенной на берегу озера. Солдаты бойко торговали с крестьянами, выменивая, разбазаривая доверенную им собственность германского вермахта. Рохвиц въехал на середину деревни и потребовал от сновавших кругом солдат сложить у машины свое оружие.

Солдаты в ответ смеялись и кричали:

— Что этому толстяку взбрело в голову?

— Пусть себе едет своей дорогой и шутки шутит с русскими!

— Правильно, пусть там заработает себе «Рыцарский крест».

— А заодно и деревянный! Убирайся подобру-поздорову, пузатый, не то стрелять будем!

Рохвиц скомандовал открыть огонь. Первым залпом убило пятерых солдат.

Если Рохвиц рассчитывал, что тем самым сопротивление сломлено, то он ошибся. Дезертиры оборонялись с упорством отчаяния. В деревне поднялась беспорядочная пальба. Но солдаты, засевшие в крестьянских домах, оказались в более выгодном положении и принудили эсэсовцев покинуть деревню.

Рохвиц бесновался. Его отряд, потеряв семь человек, был вынужден отступить. Он отдал команду окружить деревню и грозил солдатам и крестьянам страшными карами.

Эсэсовцам самим не удалось бы справиться с дезертирами. Но снятая с фронта танковая часть по приказу Рохвица вошла в деревню, танки обстреляли из орудий крестьянские дома и вынудили солдат к капитуляции.

Четверо солдат застрелились. Обер-лейтенант, оказавшийся среди задержанных, заявил, что он и его подразделение получили приказ взорвать все мосты, находящиеся между Одером и Берлином. Вот его солдаты и вышли на выполнение приказа.

— Сколько мостов вы взорвали? — спросил Рохвиц.

— Пока ни одного, — ответил обер-лейтенант.

Молодой зенитчик, совершенно растерянный, при аресте заявил со слезами на глазах, что он совсем даже не дезертир, ведь война все равно проиграна, за что же его судить? Он хочет вернуться домой, где его ждет мать.

Рохвиц приказал согнать на шоссе всех арестованных.

— Что вы задумали? — вполголоса спросил майор Диппольд.

— Собираюсь наказать так, чтоб другим не повадно было. — Собираюсь поднять мораль, укрепить боевой дух и выиграть сражение за Берлин, — вращая выпученными глазами, ответил Рохвиц.

Петер Кагельман, находившийся среди арестованных, оживленно и громко разговаривал. Рохвиц уже несколько минут наблюдал за ним. По его мнению, этот солдат держал себя на редкость развязно; он, очевидно, не понимал, что его ждет.

Рохвиц вызвал к себе фельдфебеля, командовавшего комендантским взводом.

— Как только вы соберете документы дезертиров, немедленно уничтожьте их, похороните навек. Чтобы даже воспоминания об этих негодяях не осталось. — Указывая глазами на Кагельмана, он спросил: — Что ему нужно?

— Это артист, господин штурмбанфюрер, он все время что-то говорит.

— А вы допускаете?

Фельдфебель молчал.

— Привести!

Двое эсэсовцев подвели Кагельмана.

— Имя?

— Петер Кагельман.

— О чем вы говорите без конца?.. Кто вы?

— Я актер.

Рохвиц состроил гримасу.

— Актер?.. Вы плохо играете свою роль!

— Роль эта мне не по душе, — нашелся Петер.

— Вот как? Но вам все же придется сыграть ее до конца. Понятно?

Петер Кагельман в упор посмотрел на эсэсовского офицера и сказал:

— И не подумаю! Сыт по горло!

— Сыт по горло?.. — Рохвиц заорал фальцетом. — Я тоже сыт по горло! Видеть не могу таких трусов, как ты. — Он сделал знак эсэсовцу. — Плакат для этого мерзавца!

Эсэсовец принес картонный плакат, на котором большими буквами стояло: «Дезертир».

— Надеть! — скомандовал Рохвиц.