Внуки

— Мало ли что ты воображаешь! Но слушай, в Берлине ты должен все сделать, чтобы я как можно скорее выехала к тебе. Обещай мне…

Вальтер кивнул и улыбнулся.

— Ах, Германия! — сказала она. — Я никогда не была там, но мне кажется, что родина твоя чудесна. Города со старинными домами, украшенными деревянными балконами, романтические улочки… Как у нас в Стокгольме в Старом городе, но, наверное, еще красивее. В горах, на берегах рек — старинные крепости и замки, полуразрушенные, запущенные… Сады, леса… Германия, как мне рисуется, — прекрасная страна.

— Ну-ну, не такая уж она прекрасная, — умерил Вальтер мечтательную восторженность Айны. — Нынче Германия — грустная сказка. «То было давным-давно…» Жизнь теперь там, конечно, очень трудная и суровая. Работы предстоит много. Нужды и лишений тоже очень много… Города…

Она не дала ему договорить.

— Разумеется, теперь там нелегко. Но ведь самое важное — война-то кончена и фашизм разгромлен. Я убеждена, что через самое короткое время Германия снова расцветет.

Они шли по Красной площади. Мягкая летняя московская ночь напоминала Вальтеру ту пору, когда он, едва оправившись после операции, вдыхал воздух этого города как самое целебное лекарство… Вальтер и Айна долго смотрели на Мавзолей, где покоится Ленин. За кремлевской стеной, на куполе правительственного здания, развевалось красное знамя, освещенное лучами прожекторов.

С красным знаменем в руках почти три десятилетия назад русские рабочие, руководимые Лениным, взяли власть.

Высоко держа красное знамя, они построили социализм.

Высоко держа красное знамя, они победили германский, победили европейский фашизм.

Высоко держа красное знамя, трудящиеся всего мира борются за свои права и свободу. «А мне, — думал Вальтер, — мне оно открыло возможность вернуться на родину».

Они шли по набережной Москвы-реки. Оба долго молчали. Наконец Вальтер сказал:

— Ты непременно приедешь ко мне, Айна, и очень скоро. Без тебя мне и на родине будет грустно.

II

Герберт, встретившись с Виктором в Берлине после капитуляции фашистов, прежде всего спросил:

— Неужели и Гамбург так разрушен?

— Боюсь, что еще больше.

— Еще больше? Нет, это, кажется, невозможно.

Герберт видел разрушенные города в Советском Союзе, но здесь, на родине, развалины как-то особенно потрясли его. Растерянно смотрел он на каменные остовы сгоревших домов, на пустые фасады, на разрушенные церкви, театры, музеи. Ему казалось, что ничего, то есть решительно ничего, не осталось от огромного города.

Виктор и Герберт шли по улицам, прилегающим к Александерплац. Оказалось, что есть еще неразрушенные дома, в которых обитают берлинцы. Молодые люди проходили мимо бывших школьных зданий и увеселительных заведений: в подвальных помещениях этих домов в страшной тесноте ютились люди, оставшиеся без крова, — мужья с женами, подростки, дети. Виктор и Герберт видели такие картины нужды и горя, что у них захватывало дыхание и они опускали глаза. На Розенталерплац вокруг издохшей лошади собралась толпа. Женщины руками срывали куски мяса с костей лошадиной туши.

По одной из улиц бежали женщины и дети. Толпа бегущих росла с каждой минутой.

— Куда это они? — спросил Герберт.

— Давай побежим за ними, посмотрим.

Они устремились вслед за толпой и на Мюнцштрассе натолкнулись на огромное скопление людей. Протиснувшись вперед, Виктор и Герберт увидели грузовик с красноармейцами, раздававшими буханки хлеба. Красноармейцев окружал лес просящих рук. Мальчишки карабкались на борта машины, хватали хлеб, который им протягивали советские солдаты, и, сияя от счастья, проскользнув между ногами взрослых, убегали прочь со своей добычей.

Конечно, хлеб раздавали населению по всему городу. Но планомерности в этом не было. Многим ничего не доставалось. А ловкачи урывали столько, что спекулировали хлебом, продавая его по баснословным ценам. Среди развалин процветали спекуляция и меновая торговля.

Виктор свернул себе папиросу. В мгновенье ока его обступили: мужчины глотали слюну и жадными глазами смотрели на табак. Он отдал свою пачку, с тем чтобы она передавалась по кругу, но к нему она уже не вернулась. Те, которым удалось урвать щепотку табаку и свернуть себе самокрутку, с наслаждением затягивались. Попыхивая дымом, они хлопали Виктора по плечу и говорили:

— Ты добрый солдат! Добрый Иван!

Откуда-то из развалин с диким воплем выскочила на улицу молодая женщина. Волосы беспорядочно свисали ей на лицо и от уха по шее текла кровь. Пробежав десятка два шагов, женщина упала. Несколько мужчин, отделившись от толпы, подскочили к ней, подняли и отнесли на большую каменную плиту. Запинаясь и плача, раненая рассказала, что только что на нее напал какой-то мужчина, камнем ударил по голове и вырвал из рук хлеб, который она получила. Эта женщина говорила не о ране, она горевала об украденном хлебе.

— Воображаю, что творится среди этих развалин с наступлением ночи, — шепотом сказал Виктор.

— Надо бы установить какие-нибудь полицейские посты, что ли!

— Среди развалин? — спросил Виктор.

III