Во Флоренах

И только после последнего урока Владимир Иванович говорит мне: «Ну, Степан Антонович, теперь мы с вами побеседуем».

И вот мы остаемся одни в учительской. Садимся у стола друг против друга. Владимир Иванович надевает очки, вынимает из кармана свои заметки: несколько Страничек, мелко исписанных карандашом. Некоторые слова подчеркнуты, кое-где мелькают вопросительные знаки…

— Что мне вам сказать, Степан Антонович? — завуч призадумывается. — Несмотря на многие методические ошибки, которые вы допустили на сегодняшнем уроке, можно отметить очень отрадное явление: всем детям было интересно. Кое-кто, правда, вспоминал изредка обо мне, грешном, — улыбается Владимир Иванович. — Но это не в счет. По правде говоря, я и сам увлекся уроком. Да, да, увлекся!

Владимир Иванович поднимается и, опустив голову, начинает ходить взад-вперед по комнате. Потом, остановившись против меня, рассказывает о статье в «Учительской газете», где было сказано, что ни один метод не может считаться совершенным, если учитель не вкладывает в урок всю душу. — Когда он любит свой предмет, то и детей увлекает. Больше страсти, больше души — вот что требуется от педагога. Все остальное приходит постепенно.

— Мне кажется, Степан Антонович, — говорит завуч, — что именно в этом основа вашего сегодняшнего успеха.

А вдруг он хвалит меня только потому, что я молодой учитель? — проносится у меня в голове. — Хочет подбодрить меня.

Владимир Иванович между тем рассказывает мне случай из жизни нашей школы. Он как-то сидел на уроке одного учителя, неважно, какого. Это учитель с большим опытом, на уроке у него было тихо и, формально, все в порядке. Но… даже и половина детей не слушала объяснений учителя. Ученики писали друг другу записки, а когда учитель отворачивался, передразнивали его, несмотря на присутствие завуча. Чем это объясняется? Только безразличным отношением преподавателя к своему делу.

— К сожалению, — продолжает Владимир Иванович, — я не был на тех уроках, когда вы объясняли материал. Очень хорошо, что у вас большое число ребят получает возможность высказаться. По вашим дополнительным вопросам я почувствовал, как вы любите Пушкина и как вам хочется внушить эту любовь и детям. А такие усилия не пропадают даром.

— Но скажите мне, Владимир Иванович, какие я допустил ошибки? — спрашиваю я с трепетом.

— О, и этого было достаточно, — добродушно смеется Владимир Иванович. Он смотрит в свои записки, поглаживая клинообразную бородку.

И тут началось. Почему я не исправляю речь детей? Почему я часто обращаюсь с вопросами к отдельным ученикам, вместо того, чтобы обратиться ко всему классу? Неужели я не понимаю, что прежде всего нужно сосредоточить внимание всех детей на предмете обсуждения? И почему я ни словом не обмолвился о том, что роднит Дубровского с молдавскими гайдуками?

Почти целый час указывает мне Владимир Иванович на недостатки моего урока, и как не согласиться с его замечаниями! Зря обижаюсь я на Андрея Михайловича, что он смотрит на меня сверху вниз. Может быть, и у него мне есть чему поучиться.

— И все-таки, Степан Антонович, мне хотелось бы, чтобы вы дали открытый урок. Пусть он будет в определенном отношении образцом для наших учителей.

Вот тебе и на! Я начинаю сомневаться в искренности завуча. Нет, это все, вероятно, для моральной поддержки.

— Что же мне продемонстрировать — образцы педагогических ошибок?

— Э, Степан Антонович, в этом все мы грешны. Но не каждый из нас проводит свои уроки с такой душой. Вы обещаете стать настоящим педагогом.

Слышишь, Степан Антонович? Ты обещаешь стать настоящим педагогом… Хорошо, спасибо вам, я постараюсь, Владимир Иванович!

Иванов мной недоволен

Наконец-то моя заметка напечатана в «Молдова Сочиалистэ». Теперь все уже знают, что председатель Флоренского колхоза, Штефэнукэ, откармливает свою свинью за счет колхоза и что счетовод Саеджиу покрывает его.

Всякое беззаконие должно быть разоблачено. И колхоз, и школа нуждаются в здоровой критике. Под заметкой я открыто поставил свое имя «С. Мындру». Каким бы я был коммунистом, если бы стал скрываться под чужим именем!

Коммунист… Вспоминаю холодный, дождливый день осенью 1943 года. Наш батальон находился на линии фронта, недалеко от села Молдаванки на Кубани. На партийном собрании, в блиндаже командира — майора Степанова, обсуждалось мое заявление — я просил принять меня в кандидаты партии. Когда я рассказывал свою биографию, вошел офицер связи с донесением: нас атакуют немцы. Мы услышали грохот пушек. Командир скомандовал:

— Товарищи! Каждый к своему подразделению!

Свистели пули, рвались снаряды. Падали бомбы. Один за другим наползали на нас немецкие танки. Некоторым из них удавалось пробиться, несмотря на ожесточенное сопротивление нашей артиллерии. Один танк стал приближаться ко мне. Не больше четырех метров отделяло его от меня, когда я поднялся из моей маленькой траншеи, которую только что вырыл, и бросил связку гранат прямо под гусеницы. Танк сделал внезапный прыжок и остановился. Я почувствовал острую боль в ноге, выше колена, а также в плече возле шеи…