Во Флоренах

— A-а, Степан Антонович, Мика Николаевна! — восклицает он. — И вы не спите? Мы, колхозники, понятное дело, работаем, потому что станция нам нужна. А вы? Сегодня здесь, завтра там… Хе-хе!

Мике Николаевне не нравятся его слова. Она меряет счетовода взглядом с головы до ног:

— Напрасно вы так думаете. У нас у всех интересы общие.

— Да я пошутил, Мика Николаевна. Хе-хе, — Саеджиу кладет ей руку на плечо. — Помните, как у Маяковского: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм», не так ли?

Наблюдая за Саеджиу, я всякий раз призадумываюсь. Удивительно он меняется, этот человек. То молчалив и замкнут, то болтлив и назойлив, как вот теперь…

Осенью сорок третьего года наш полк первым форсировал Керченский пролив. Много бойцов погибло, не достигнув крымского берега. Но только мы вступили на сушу, как последние немецкие части обратились в бегство.

Когда мы добрались до вершины горы, мы увидели наступающие на нас немецкие ганки. Они были совсем близко. Полковник Ерофеев приказал:

— Товарищи бойцы! Впереди — враг, позади море! Ни шагу назад! Нужно зарыться поглубже в землю. Копайте!

И все взялись за лопаты. За несколько минут сделали столько, что в другое время на это потребовался бы не один час.

Подобную энергию и энтузиазм я вижу теперь второй раз, здесь у Рукава.

Четыре грузовика, сотни телег, масса людей. Да, это настоящая общественная, подлинно народная стройка!

На вершине горы, в Крыму, перед лицом наступающего врага, люди работали в напряженном молчании. Здесь же, на стройке, многоголосый хор поет:

На заре роса густая…

И тут же рядом несется другая песня, ее распевает молодежь, возглавляемая Андриеску:

Выходила на берег Катюша…

Утро туманное, прохладное, а наш завуч, Владимир Иванович, в одном жилете, без шапки. Он кашляет, но не перестает копать.

Школьникам дали отдельный участок, три телеги. Михаил Яковлевич привел сюда ребят строем. По моей просьбе, бригадиром учащихся седьмого класса он назначил Горцю. Мальчик серьезен, сосредоточен, полон чувства ответственности. Свою бригаду он крепко держит в руках, все примечает:

— Что это ты все смеешься, Параскица? Небось, не в ж-мурки играешь!

— Не размахивай так лопатой, Григораш. Ты чуть Василикэ по затылку не стукнул…

— Боюсь, Степан Антонович, осрамимся, — говорит мне Горця. — Ребята все балуются, делают, что им в голову придет!

Напрасно жалуется паренек. Дети работают хорошо. Но ему я говорю:

— Тебя для того и поставили бригадиром, чтобы ты следил за работой. А ребята тебя слушаются…

Мои слова льстят мальчику, но он старается этого не показать.

— Трудно с ними, — озабоченно вздыхает он.

— Степан Антонович, идите к нам, — кричит Мика Николаевна. — А то у нас мало людей, и мы отстаем.

Со вчерашнего вечера она еще не отдыхала. И все же бледность, которую я заметил на ее лице утром, теперь окончательно исчезла. Мика Николаевна, как всегда, румяная и свежая.

Она работает с шестым классом, рядом с нами. Бригадир здесь Филипаш Цуркан. Вместе со всеми ребятами он копает землю и не замолкает ни на минуту. Но это не просто болтовня. Зачем терять время? Лучше побеседовать на политические темы. Ведь он председатель совета отряда!

— Иленуца, ты читала воспоминания Максима Горького о Ленине? Нет? И ты, Ионика, не читал? Это было…

Он хорошо рассказывает. Только никак не может удержаться, чтобы не вставить время от времени какое-нибудь «ученое» словцо, которого никто из ребят не понимает. Как же иначе? Разве пристало председателю отряда разговаривать, как простому смертному? Он, чего доброго, весь свой авторитет потеряет.

Бурлаку и Штефэнукэ с озабоченными лицами ходят по котловине, измеряют ее в длину и в ширину, что-то записывают. Они так размахивают руками, что можно не сомневаться — не сошлись во мнениях.

Через некоторое время Штефэнукэ подходит к нам.

— Ах, это ты… — и надвигает Горце на самый нос шапку.

— Горця, — говорю я ему, — бригадир. На нем лежит большая ответственность.

— Вот почему у вас так хорошо идет дело, — замечает Штефэнукэ, водрузив на место кепку мальчика. Он, Степан Антонович, и Григорашу неплохо помогает.

Штефэнукэ отзывает меня в сторону. Новостей у него полный короб! Около полудня был здесь Иванов и говорил, что о нашем почине знают уже в Кишиневе, в Центральном Комитете. Обещают экскаватор, электрическое оборудование, кредиты… Чего же еще желать!

Я и не заметил, когда это к нам подошла с лопатой в руках Мария Ауреловна. Она в шерстяной фуфайке, на голове — берет. Ноги обуты в желтые сапожки на высоких каблуках.

— Примите меня в свою бригаду, Степан Антонович.

— А ну, Василикэ, подвинься немного, — командует Горця. — Вот сюда становитесь, Мария Ауреловна. Около берега легче копать.

— Кончать! По домам! По домам! — кричит своим громовым голосом Бурлаку. Он стоит на грузовике.

Смеркается. Я иду рядом с Марией Ауреловной. Она хорошо настроена, и, как обычно, разговорчива.

— Вам не страшно оставлять Ленуцу одну дома? — спрашиваю я ее между прочим.