Во Флоренах

Так вот что его волнует. А я, грешным делом, думал, что он беспокоится о Санду.

Приходит человек из сельсовета.

— Андрей Михайлович, вас к телефону. Только скорее. Из Кишинева.

Андрей Михайлович возвращается быстро, бледный и расстроенный. Шутка ли, сам министр просвещения республики разговаривал с ним. Спрашивал о Санду. Откуда это уже стало известно министру? Да из нашего села ему звонили, говорит. Кто бы мог это сделать? — удивляется Андрей Михайлович. — И такого ему наговорили! Особенно про вас, Степан Антонович! Что-то будет! Что будет! Министр распорядился, чтобы милиция искала Санду.

Ночью я никак не могу уснуть. Санду… Я взял на себя заботу о мальчике и вот… Кто знает, что с ним случилось! Да, во всем виноват я один. Может, и в самом деле надо было послушаться директора! «Видишь, дело нечисто, не суйся…» Нет, не могу так поступать, как Андрей Михайлович. Не могу и не хочу. А, не хочешь, так отвечай теперь за Санду. Но ведь я ему только добра желал. А вышло все боком.

Забываюсь я только под утро. И снится мне странный сон. Я стою на берегу широкой реки. Из воды выходит Степанов, мой фронтовой командир. Он кладет мне руку на плечо и с грустным укором говорит: «Эх, ты, гвардеец!»

Просыпаюсь. Уже поздно. Надо идти в школу. Сажусь бриться. Вижу в зеркале осунувшееся лицо, синие круги под глазами.

Я вхожу в учительскую, и все моментально замолкают. Без сомнения, они говорили о Санду. Осуждали меня. А теперь все хмуро молчат. Один Михаил Яковлевич не утратил хорошего расположения духа и пытается шутить. Саида Богдановна встречает меня недоброй усмешкой: а-а, и тебе досталось, так и следует, не будь умнее всех.

Звонок возвещает начало третьего урока. Владимир Иванович задерживает меня, взяв под руку, и, когда все выходят из учительской, говорит:

— Вы очень плохо выглядите, Степан Антонович!..

Старый учитель смотрит на меня с искренним участием, и я не выдерживаю.

— Если б вы знали, как мне тяжело, Владимир Иванович, — вырывается у меня.

— С формальной точки зрения вас ни в чем нельзя обвинить, Степан Антонович. Но я понимаю, что вас тяготит моральная ответственность за судьбу мальчика. И все-таки не расстраивайтесь так, — тут же добавляет он. — Это у вас первая неудача. А сколько у меня их было!.. Не надо терять бодрости духа. Это главное! А теперь — по классам! Мы опаздываем.

Владимир Иванович направляется к двери, я за ним. Мне хочется его обнять. Только отец может так подбодрить и утешить.

И вот я в седьмом класе. Место Санду пустует. Где он? Жив ли хоть, по крайней мере? Нет, нет! Как может такое придти в голову! Дети спокойно сидят, ждут. Я объясняю им новый урок, но часто теряю нить, путаюсь. Только бы они не заметили, в каком я состоянии!

После занятий брожу один по селу. Дома мне не сидится. Моя комната кажется мне узкой и душной.

Вон там, на горке, жил Санду. Где же он теперь? Проклятая Кланца…

Но куда я иду? Вот уже окраина села. А за лощиной свиноферма. Там работает Аника. Аника… Чувствую, что сердце забилось сильней. Вот тебе, Аника, я бы все рассказал. Ты бы меня поняла. Ты ведь знаешь, я желал мальчику только добра. Хотел втянуть его в общественную жизнь школы, чтобы отвлечь от домашних невзгод. Кто же мог знать, что Кланца станет за это еще больше издеваться над ним. Ты говоришь, Аника, что я должен был лучше знать его мачеху? Да, это моя ошибка. Согласен. Но ведь я именно и хотел приучить ее к мысли, что мальчик не раб ей, что и он имеет право на детские радости. Ты говоришь, важно не то, что хотел, а что вышло. Это правильно, и я наказан по заслугам.

Но что мне теперь делать?

Я останавливаюсь. Зачем я иду к Анике? Излить свою тоску? Но какое ей дело до меня и до моей тоски? Назад, домой.

Уже заходит солнце. Справа, недалеко от дороги, гудит трактор. Люди возвращаются с поля. Многие опережают меня, поют…

Лучшее лекарство

Нет, так больше не может продолжаться! Муки мои ничему не помогут. Надо взять себя в руки. Труд — наилучшее лекарство. Ни одной свободной минуты!

Вечером я захожу за Михаилом Яковлевичем, и мы идем к Мике Николаевне. Девушка предлагает мне стул, но я чувствую, что мой приход ее не очень радует. — Неужели и она верит слухам? Выходит, мы с вами уже не друзья, Мика Николаевна? Что ж, пусть будет так. Я не время скоротать, не в гости пришел.

А Михаил Яковлевич? Слухи дошли и до него. Но он, очевидно, не придает им особого значения. По дороге к Мике Николаевне он сказал мне с присущей ему простотой:

— Если бы вы знали, Степан Антонович, что о вас говорят!..

— Я знаю. А что же вы думаете об этом?

Молчит.

… — Мика Николаевна! Вы с Михаилом Яковлевичем комсомольцы. Я коммунист. Мы отвечаем за школу. А в школе у нас многое неблагополучно. Есть еще ученики с двойками. А сколько посредственных отметок! С таким положением мы мириться не можем.

— Что же вы предлагаете? — спрашивает меня Мика Николаевна.

— Для этого мы с Михаилом Яковлевичем и пришли к вам. — И я делюсь с ней моими соображениями.