Во имя человека

— Но-но!.. — Она смешно насупила брови, прищурилась, погрозила пальцем, уже играя человека, который и угрожает, и подозревает, и сам одновременно боится.

Мы засмеялись, потом Семен Борисович все-таки сказал:

— Главное, Нина, смешно, что вы ставите в заслугу вашим героям самое элементарное: закончил благополучно школу, об этом чуть не ария поется. А если уж в институт поступил, вы его на руках по сцене носите!.. Подожди, подожди!.. Я согласен, каждый человек в своей жизни поднимается, так сказать, по лестнице, ступеньки которой и видны, и не видны, в нем самом, образно говоря, находятся. Для больного или старого человека целое событие — подняться, скажем, на пятый этаж, а здоровый человек делает это автоматически, не замечая ступенек, думая одновременно о другом… Подожди-подожди: я только о том, что не надо обыкновенную лестницу превращать в «хождение по мукам», а в конце ее — увенчивать героя лаврами!

— Господи, Леша! — с ужасом проговорила Нина Ивановна, кивая на Семена Борисовича. — Скорей пользуйся случаем, наблюдай редчайший экземпляр человеческой породы: жена у человека двадцать лет работает в театре, а он сам — по-прежнему остается зрителем, сидящим в зале!..

— Плохо твое дело, папа! — значительно проговорил Баклан, входя в комнату; волосы у него были еще мокрыми и темными после ванны, но он значительно насупился, задрожал отставленной коленкой.

— Опереточный Илья Муромец! — сказал Семен Борисович.

— Он же — Алеша Попович и Добрыня Никитич! — добавила я.

— Иванушка-дурачок! — ласково засмеялась тетя Паша. — Поступил в институт, а сам из порта вылезти не может! — И заторопилась: — Садись скорей, садись, дубинушка: суп остынет! — поднялась, стала разливать его по тарелкам.

А Нина Ивановна неожиданно сказала точно без всякой связи с предыдущим:

— Ну, и физиология, как фундамент поведения, и ступеньки обычной лестницы, как этапы покорения Эльбруса, это еще можно понять. Но чего уж я никак не понимаю… — протянула она, а мне показалось, что Нине Ивановне почему-то хочется сейчас посмотреть на меня, но она так и не решилась, договорила: — Но чего уж я никак не могу понять, так это страха! Он тот же самый, что у зайца, но мы пытаемся для благоприличия придать ему могущественную осторожность и предусмотрительность льва. Тщательно маскируем частичку зайца в себе, заменяя ее частичкой лисицы.

— Поскольку в каждом из нас — целый зоопарк! — неизвестно почему начиная сердиться, довольно резко ответила я.

Как всегда в таких случаях, когда я начинала терять равновесие, у всех Баклановых делались подчеркнуто-веселые лица, Семен Борисович тотчас проговорил шутливо:

— Как это? Не помню автора!..

— Как это? Не помню название книги!.. — в тон ему договорила Нина Ивановна.

— Да ешьте вы, ешьте! — заторопилась тетя Паша.

— Гюстав Флобер, — сказал Баклан. — «Воспитание чувств».

Тогда за воскресным обедом говорили еще о чем-то, смеялись, потом мы с Борькой опять пошли в порт, но вот эта часть разговора мне почему-то запомнилась. А почему, интересно, запомнилась?..

Ну, про лестницу, видимую и невидимую, которую человек преодолевает автоматически, не ставя это себе в особую заслугу, мне запомнилось из-за Борьки. В институте уже шли занятия, но каждый день, перекусив дома после лекций, Баклан являлся в порт, как на работу. Этот случай, конечно, не имел общемирового значения, рядовой даже случай, но производительность у «бурлаков» подпрыгнула почти на тридцать процентов!

На диспетчерском у Павла Павловича выделили для испытания баклановского устройства «бурлак» красивой и злой, властной и крикливой Татьяны Гульцевой: инспекция регистра давно и настойчиво требовала вычистить его котел, кран все равно приходилось останавливать на три дня.

Татьяна лет на десять — двенадцать моложе моей мамы, замужем не была, любовь ни с кем не крутила, как говорится, хотя иногда ее видели то с одним, то с другим мужчиной, которые как-то быстро и бесследно исчезали. Жила Татьяна со старушкой матерью, которая год назад умерла, и Татьяна осталась совсем одна. Работает хорошо, в бригаду ее крана многие стараются попасть: заработки обычно высокие, а с неприятной холодной отчужденностью Татьяны приходится уж мириться.

Когда «бурлака» Татьяны привели и поставили на прикол у стенки, я на всякий случай пошла к ней вместе с Бакланом. Вся бригада Татьяны и сама она напряженно трудились, пользуясь простоем: перебирали лебедку, шабрили вкладыши подшипников, регулировали золотники в машине, вовсю очищали от накипи котел. На кране уже был Петр Сидорович, а с нами из мехцеха пришли два слесаря: старик Пигунов и его внук Петюшка, такой же молчаливый, белобрысый и худенький, как дедушка.

— А, молодожены!.. — решительно без всякой приветливости сказала Татьяна, мельком глянув на нас с Бакланом, снова нагнулась к машине. — Смотри, рационализатор, если производительность у меня на кране упадет, — в ту же минуту вся твоя красота на дне окажется!