Во имя человека

С легкой руки Баклана в порту прижилось — «Нашего начальника Катенькой зовут», и вообще частенько подсмеивались мы над Катей, и сердились на нее, бывало, обижались… А вот пошли на вокзал провожать их с Павликом, и сделалось грустно. И думалось почему-то уже только о том, как ждала терпеливо Катя своего Павлика, ведь ни с кем в порту у нее романов, что называется, не было. И не считалась со своим временем, занимаясь комсомольскими делами. И сколько требовалось сил, самого обыкновенного терпения в работе с нами, грешными. То есть, короче говоря, будто по-новому мы все уже увидели Катю, девчонки даже поплакали, да и сама Катя прослезилась… Поезд уже ушел, а мы все стояли на перроне, ребята закуривали, девчонки, поглядывая в зеркальце, украдкой проводили платками по глазам.

— Да… — протяжно проговорил Петр Сидорович и вздохнул.

— Плохая у вас должность! — подчеркнуто-сочувствующе сказал ему Федя, понимал уже, что на следующий год лишь сможет поступить в институт, поэтому сейчас подлизывался к Петру Сидоровичу.

— Да какая уж есть, — ответил ему Петр Сидорович, встретился со мной глазами, я сразу увидела, что он все понимает про Федю. Взял меня под руку, засмеялся: — Ну, пойдем, новый секретарь!..

И мы все пошли на трамвай… О многом надо было мне поговорить с Петром Сидоровичем, и случай был самый подходящий, но мне почему-то не хотелось сейчас говорить с ним о делах. И он курил молча, смотрел, прищурившись, перед собой… А я заметила, что у него много морщинок у глаз, и седина появилась в жестких волосах, и как-то ссутулился он, что ли… И почему-то подумала, что для него проводы Кати — несколько иное, чем для нас всех…

Пока шли до трамвая, а потом ехали в порт, я все вспоминала, как сказала Катя тогда на комитете комсомола:

— Да кого же я могу порекомендовать?.. Лешу, конечно! — и как-то очень просто, ясно это у нее получилось.

Я сначала испугалась, но никто де возразил Кате, наоборот, все неожиданно дружно, согласно поддержали ее. Только Петр Сидорович спросил меня:

— Удивилась?

Я только кивнула, слова у меня не выговаривались. Он сначала улыбнулся, потом сказал уже серьезно:

— Это неплохо, что удивилась, так и должно быть. А работать, я уверен, будешь хорошо. Стержень у тебя настоящий, чистый, непреклонный и — в последнее время ты поумнее-подобрее стала, только не обижайся!

«Поумнее-подобрее…»

Секретарь комсомольской организации у нас в порту — неосвобожденный, поэтому домой я приходила только спать. Тетя Паша сказала, удивленно глядя на меня:

— Да, изменилась все-таки молодежь: денег-то тебе ведь не стали больше платить, а домой еле ноги притягиваешь, за столом уже спишь!

Я хотела ей ответить, что и мама у меня так работает, да вон и Семен Борисович, и Нина Ивановна, какое же изменение?.. Но Нина Ивановна ответила за меня:

— Что же, тетя Паша, раньше люди нечестно работали, что ли?

— Всякие люди и раньше и теперь есть. Вон и Борька, — вздохнула тетя Паша. — Ему в институт надо готовиться, а он все никак от этого, как его?.. Грейфера отстать не может!

Я теперь обязательно присутствовала, если только моя смена позволяла, на диспетчерских совещаниях у начальника порта: на них подводились итоги за сутки, планировались следующие.

Когда я первый раз пришла на диспетчерское, все стояли около стола секретаря Павла Павловича грузной и важной Лидии Сергеевны, курили, переговаривались вполголоса и были напряженно-подтянутыми. И еще одно: у каждого в руках листочки, папки, люди подготовились к совещанию, а я явилась с пустыми руками, как в гости. Прямо со смены, правда, явилась, успела только помыться, даже не переоделась. Со стыдом и обидой поняла, что выгляжу я немного посторонней. К тому же Гусаров спросил негромко Петра Сидоровича:

— Слушай, а не перевести нам ее в техотдел: будет все время в управлении порта, будет в курсе всех дел?

— Это уж как она сама считает, — непонятно ответил Петр Сидорович и внимательно посмотрел на меня.

— Я не знаю… — сказала я, заметила, как странно улыбается Григорий Фомич, поняла, поспешно уже поправилась: — Нет, я не хочу уходить с крана, — и тотчас увидела, как облегченно они улыбнулись.

Лидия Сергеевна заглянула в кабинет Павла Павловича, приоткрыв двери, тотчас широко распахнула их:

— Прошу! — и не улыбнулась.

Все входили молча, рассаживались привычно на свои места, только я сказала:

— Здравствуйте, Павел Павлович, доброе утро! — и улыбнулась.

Он сначала мигнул, лицо его чуть покривилось, и тотчас же он улыбнулся мне по-всегдашнему приветливо.

— Здравствуй, комсомольский бог!

— Садись, садись, — негромко сказал мне Петр Сидорович.

Всех людей, сидевших в кабинете Павла Павловича, я уже знала, некоторых даже с детства знала. Но вот только будто сейчас, когда все они собрались в кабинете Павла Павловича, сели на свои места и секунду помолчали, ожидающе глядя на него, и он тоже внимательно поглядел на каждого, — я будто только сейчас поняла по-настоящему роль и значение всех в общей работе порта, в том главном, для чего все они и живут.