Во имя человека

И впервые: а не больше ли будет пользы всем, если Баклан станет инженером? Ведь крановщиком, к примеру, и Венка работает не хуже его… Права, конечно, у всех одинаковые, но возможности к использованию этих прав регулируются и обществом, и твоими собственными способностями. Даже удивилась: это ведь очевидно, почему же раньше как-то не приходило мне в голову?! Под одну гребенку легче, конечно, всех стричь, но ведь это — не по-хозяйски… Вот Федя, так сказать, «доморощенный Бонапартик», опираясь на свое положение, что «сейчас все могут быть гениями», а также на могучие плечи своих родителей, заберется в институт. Кончит его с грехом пополам, поскольку школьные его успехи нам хорошо известны. А ведь толку от него, как от инженера, будет даже меньше, чем от меня, даже я поспособнее его и почестнее…

Или Симочка: можно, конечно, оставить его крановщиком, а не по-хозяйски ли будет дать ему все-таки попробовать себя в музыке?.. Как это сказал Пристли?.. «Каждый из нас — это то, что он сумел сделать со своим временем».

— Леша! — негромко позвал Петр Сидорович.

И я увидела, что все улыбаются, глядя на меня.

— Простите, — сказала я. — Ну, с Рыбиным дело ясное, он ведь ничего не отрицает, и мне кажется, что пока мы можем ограничиться выговором. Как, товарищи?

И когда выступили все, и Петр Сидорович, и Венке вынесли выговор, и я еще настояла, чтобы отметили странное по меньшей мере поведение Зины…

— Почему это странное? — высокомерно удивилась наша «героиня».

Тогда я рассердилась и объяснила: «За нарушение правила: сладкое — на третье!» Кто-то засмеялся, кто-то стал говорить, что таких формулировок не бывает, но Петр Сидорович неожиданно согласился со мной:

— На все случаи жизни не бывает готовых формулировок, даже не может быть.

Меня беспокоило, что Баклан никак не оторвется от своего листка, но Петр Сидорович строго кивнул мне: «Не тронь его». И я подумала, что даже в отношении к общественным делам нельзя стричь всех под одну гребенку: вон никого ведь не удивляет, что Павлик с Катей тоже не участвуют, по существу, в разговоре, все понимают, что с ними, прощают им их временную отчужденность, а что, если Баклан найдет решение с грейфером для «бурлака»?

Петр Сидорович сказал, что раз уж мы собрались и вступительные экзамены — на носу, не обсудить ли нам заодно, кого мы будем рекомендовать в институт, а кого — нет. Сразу же возникло, как мне показалось, тревожное молчание. И поэтому я заявила, что в институт не пойду, но считаю, что мы можем рекомендовать Симочку — в консерваторию. Он запыхтел от радости. Петр Сидорович кивнул согласно, будто иначе и не могло быть.

Все мы глядели на Женьку, а он заявил с достоинством, что еще не знает своего призвания, должен подумать и поискать его как следует.

— Разумно! — одобрила я, и хоть Федя рвался со своим особым мнением, но спросила я Любочку: — Ну, а ты, Любовь моя?..

— Я?.. А что — я?! — и такое у нее сделалось личико, что все засмеялись.

Венку мы даже не спрашивали, поскольку вопрос был и так ясен, дали все-таки возможность Феде дорваться до трибуны. Услышали мы голос «не мальчика, но мужа».

Получалось примерно так, что это именно он держится руками за земную ось и, если ему не дадут рекомендации в вуз, земля перестанет вращаться! Слушала и про себя боялась, вот Баклан сейчас проснется, то есть оторвется от своего листка, тоже заговорит про институт…

Но сложный до крайности для Феди случай был простым для всех нас и ясным. Богатую гамму чувств изображал Федя, используя не только голос и лицо, но также руки-ноги и все тело: и по столу ладошкой стучал, и вскакивал, и металлические угрожающие нотки проскальзывали в его голосе, и кидался он к двери, и, — начисто меняя образ, — упрашивал жалобно, клялся и божился, что учтет все замечания, в корне перестроится, только бы ему порог вуза переступить!..

Вот в это время Баклан и проснулся, сказал радостно и устало:

— Эврика! — встал, пошел со своим листком к Петру Сидоровичу.

Мы окружили их, перегибаясь, смотрели на листок. Вначале я ничего не могла понять, так густо и, казалось, беспорядочно он был исчерчен карандашом. Но Петр Сидорович как-то разобрался, и сам на новом листе бумаги повторил чертеж: по стреле прокладывались направляющие, по ним — перемещалась тележка противовеса, а когда надо — противовес стопорился, грейфер повисал на тросе, соединенном с ним, грузовой канат травился, грейфер раскрывался в воздухе!

— Завтра же, Боря, начнем делать чертежи! — сказала Катя, на миг позабывшая про своего Павлика.

— Ах ты!.. — Петр Сидорович встал и толкнул Баклана ладонью в плечо. — Вот тебе-то, брат, действительно надо дальше учиться!

5

Катя уехала…