Во имя человека

— Странно иногда получается… Вот Лида Парамонова, корреспондентка нашей газеты: факультет журналистики кончила, изучала фольклор, а мудрость его — будто мимо нее прошла…

Галина Тимофеевна не захотела, чтобы Лида писала про нее статью: исполнилось двадцать пять лет работы Галины Тимофеевны в порту. Лида приехала к нам на краны, деловито достала блокнот, авторучку, сказала неторопливо:

— Я, конечно, в общих чертах знаю вашу биографию, Галина Тимофеевна, а все-таки повторите ее вкратце для порядка.

Галина Тимофеевна покраснела, поспешно поправляя платочек на седых волосах. А я почему-то сразу же вспомнила, как приехала впервые на работу. Галина Тимофеевна сидела на низенькой скамеечке и вязала, я еще сказала громко и презрительно: «Дача!» А она назвала меня зажигалкой, потом сказала: «Работа судороги не любит, девка!»

— Да вы не смущайтесь, не смущайтесь: прославим, как и надо! — с превосходством говорила Лида.

Тогда Галина Тимофеевна вздохнула, поглядела еще на нее, сказала негромко:

— Не сумеете вы, Лида, написать обо мне… — И почему-то добавила: — У меня уж дети старше вас.

— Почему — не сумею?

— Помните, как вы написали ту статью про Борьку?.. Ну, когда он в больницу попал… — И процитировала на память: — «Его мускулистые руки намертво вцепились в рычаги!»

— А что — неправда?

— «Он жизнью готов был пожертвовать!..»

— Тоже — неправда?!

— Почему, все примерно так и было… Вы только не сердитесь на меня, я ведь не Борька: ему что, он — пацан, а меня в порту все знают, дети у меня взрослые…

И как Лида ни упрашивала ее, Галина Тимофеевна отказалась наотрез. Даже пригрозила напоследок, что в газету опровержение пошлет, если Лида все-таки статью опубликует. Но Лиду и это не остановило, она продолжала злиться и настаивать. Тогда Галина Тимофеевна не вытерпела, сказала:

— Всех ребят учат в школе писать, да не из каждого получается писатель.

И Лида неожиданно заплакала…

Как-то шли мы с вечерней смены, а около проходной в своем «Москвиче» сидел старший сын Галины Тимофеевны, главный инженер соседнего завода, терпеливо ждал ее. Распрощалась она с нами, неторопливо пошла в машину… И вот после этого мелкого случая я по-другому стала воспринимать и постоянные рассказы Галины Тимофеевны о внуках, и подчеркнутую чистоту на нашем кране, и даже то, что она очень по-домашнему вяжет в свободную минуту: работает и работает себе человек, спокойно, нормально, вот именно — надежно! А мог бы ведь и в герои лезть, да и на пенсии сидеть, наслаждаться заслуженным отдыхом.

Буйвол Евлампий Силаков однажды сказал мне с хитрецой Иванушки-дурачка:

— Пришла ты, я тебя даже боялся поначалу: очень уж тебе не терпелось всю жизнь под школьную колодку подогнать. А теперь смотрю — нет, ничего, можно с тобой работать!

Буйвол-то он буйвол, а вот пришлось нам в лебедке менять муфту сцепления, Евлампий не уехал со смены, ворочал детали, как медведь, пока не сделали. И в кране он, как у себя дома: и гаечный ключ куда попало не положит, и к шуму работающей лебедки прислушивается привычно, и стекло окна протрет машинально концами обтирки, если запачкалось.

В общем, все начали примериваться — и мы сами, и рабочие, — кто свой человек в порту, а кто временный. А тут еще случилось «чепэ»: с получки Венка напился, ударил Дашу. Сначала мы ничего не знали, только Даша пришла на смену, а под глазом у нее — синяк! Она ничего не говорит, глаза заплаканные, я было хотела сунуться к ней, выяснить, но ведь неудобно как-то вот так с ходу лезть к человеку в душу, ну, все мы и промолчали. А Венка покуривал себе, улыбался по-гусарски с несгибаемой лихостью. Поглядывала я на него внимательно, да и другие косились выразительно, но уж очень диким казалось, чтобы парень вот так мог отнестись к девушке, ударить нашу милую Дашу кулаком по лицу!..

А ведь раньше, еще в школе, я наверняка и сразу же полезла бы выяснять, откуда, дескать, и почему у Даши синяк…

Приехали на краны, а в волосах у Зины, кочегара Баклана, цветок, и сама крутится, как на пружинах, и зеленые глаза ее сверкают. И как она раньше нас попала на краны, понять невозможно.

Ну, начали как обычно работать: брали грейферами прямо со дна реки песок, грузили его на баржи. Город строится вовсю, песку надо много, и приятно было смотреть, как десять наших кранов вытянулись цепочкой один за другим метров в ста от берега и поворачиваются, попыхивая дымком и паром, четко прочерчивая синеву неба длинными и стройными стрелами. Только вот краны «Старый бурлак» заметно отставали от наших рижских: наши раскрывали грейфер на весу, высыпали песок, только чуть приостанавливая поворот, уходили за новой порцией; а «бурлаки» должны были опустить сначала грейфер на палубу, чтобы замок его разошелся, разомкнулся, потом снова поднимать грейфер, высвобождая его от песка, уже с широко разинутыми челюстями идти за новой порцией. «Бурлаков» было у нас четыре, и замедление движения их стрел неприятно нарушало общий ритм работы всех кранов. Я морщилась с досады, но понимала, что ничего уж тут не поделаешь, если у этих кранов всего один грузовой трос.